Путешествие в город Велиж

От Пулковского холма на юг берет начало федеральная трасса М20 — шоссе из Петербурга на Киев и Одессу. Минуя Гатчину, оно километров десять спустя пересекает по мосту реку Оредеж, легко проскакивает затем набоковско-пушкинские Выру, Рождествено и Батово, едва не теряется среди путаных улиц города Луга, однако вновь выворачивает на прямой путь и через тридцать километров навсегда покидает Ленинградскую область. Начинаются края иные, края псковские.

Триста семьдесят с лишним этих псковских километров можно проехать не останавливаясь часа за четыре с половиной — пять: дорога не слишком хороша, однако пряма и не особо перегружена — порой удается и разогнаться, насколько позволяет мотор...

На своем псковском протяжении трасса, помимо самого Пскова, проходит через Остров, Опочку, Пустошку и Невель — небольшие районные города, средоточие жизни в этом не слишком населенном краю — лишь в них имеются столовые, бензоколонки и, случись что, автосервис — и горе тому, кого нужда застигла посреди перегона...

По обочинам вблизи населенных пунктов и не только, как водится, стоят местные бабушки, торгуя дарами родной природы — чем южнее, тем среди даров этих меньше бурого цвета и, напротив, больше цветов ярких, праздничных — ведра с картошкой сменяют ведра с клюквой и брусникой, а кучки хмуро-разлапистых боровиков и подберезовиков — радостные лисички. И, конечно же, везде яблоки, яблоки, яблоки всех цветов и размеров... Боже ж ты мой — сколько яблок в этот год на Псковщине!..

…Так вот, уже в пятнадцати километрах южнее Невеля Россия заканчивается: там, на белорусской стороне, пограничное Езерище, затем Городок с протекающей невдалеке речкой Усысой, давшей мне фамилию, и, наконец, Витебск. Однако мы поедем иначе, свернув от Невеля на юго-восток — сойдем при этом с федеральной трассы на вполне заштатное шоссе, огибающее белорусскую границу, и попадем в несколько иной мир — в мир, так сказать, внутреннего псковско-смоленского захолустья.

Можно проехать километров десять и не увидеть ни одной встречной машины — это сущая правда. С другой же стороны, коли уж попадется кто навстречу, то оказаться он может и лоснящимся мерседесом с латвийскими номерами, и «джипом широким» из Эстонии, до которой отсюда вроде как чесать и чесать... А может оказаться, к примеру, громоздким автофургоном с расписанными в веселенькие желто-зеленые тона бортами — то развозят по всем нашим необъятным углам и весям недешевое петербургское пиво «Бочкарев». Заметим попутно, что непросто торговать здесь таким пивом — ох, непросто! Потому непросто, что горазды небогатые местные жители соблазняться трансграничным «Лидским» — оно хоть этикеткой и невзрачно, да вкуса слегка уринального, но стоит рублей семь-восемь против бочкаревских тринадцати. Ну да все же как-то идет торговля, раз встретилась нам упомянутая расписная машина...

Стало быть, про дорогу и встречных... Мерседесы и джипы — они, в общем, понятно, откуда здесь и куда: начинаясь, как я уже сказал, от Невеля на Петербургско-Киевской трассе, дорога эта через двести примерно километров выводит, в свою очередь, на трассу Москва—Минск как раз недалеко от Смоленска. Так что транзитом едут они во вполне солидные города и потому нам сейчас особо не интересны. Разве лишь тем только, что наводят при встрече на разного рода полубессвязные мечтания, сиречь мысли о главном и вовек неизменном. О российских национальных инвариантах, к примеру. То есть вот едете вы, скажем, ночью, лучше зимой даже — дорога не освещена, разумеется, и еле-еле серебрится в лунном свете — вокруг никого, лишь силуэты высоких деревьев и все. И вот в какой-то момент вдалеке появляется огонек — кто-то едет навстречу. Собственно, в этом уже все есть — весь комплекс эмоций, ощущений, отношений к пространству, к другим людям, незнакомым и знакомым, к течению времени, столь медленно приближающего друг к другу движущихся по российскому тракту и позволяющему тем самым предвосхитить мысленно и событие встречи, и последующее расставание. В такие моменты как-то с особой непосредственностью понимаешь, что такое тепло, к примеру. И не важно, тепло ли это овчины, укутавшей тебя, сидящего на возу, или тепло автомобильного кондиционера. Как не важно и который вокруг тебя век — девятнадцатый, двадцатый, нынешний...

Однако вернемся к нашему путешествию. Так где там мы застряли? Ах да, от Невеля свернули налево... Стало быть, пока это все еще Псковская область — сначала Невельский район, затем Усвятский. То есть, я хочу сказать, сегодняшняя Псковская область, ибо, например, в 70-х годах XIX века, когда в этих Усвятах родился мой прадед, данная местность входила в состав губернии Витебской, в которой «евреям жить дозволялось». Ну да о евреях и губерниях — потом. Замечу лишь, что тогда Усвяты были типичным еврейским местечком, о чем сегодня ничто не напоминает беглому взгляду, брошенному из автомобильного окошка. Мы видим лишь обычную россыпь неказистых деревянных домиков, изредка перемежаемых двухэтажными бетонными уродцами, возведенными по разнарядке брежневских времен в этом поселке городского типа.

Никаких евреев здесь, понятно, нет уже давно. Повсюду печать депрессии — то есть внешняя ее печать, хочу я сказать: что там у людей в сундуках да кошельках, не знает ни один социолог, а вот вывески, вернее, их кромешное отсутствие заметно всякому. Если судить по ним, за последние десять-пятнадцать лет ничего здесь не изменилось, единственное исключение, пожалуй, — диковинное придорожное кафе («горячие обеды, ужины, пиво, шашлык, домашняя кухня»). Понятно, что не макдональдс, двойным фишбургером здесь не осчастливят — обычная изба, рядом традиционный сельский сортир с выгребной ямой. Шашлыков, впрочем, тоже нет — хозяин, говорящий с явственным белорусским присвистом и аканьем, пододвигает меню, написанное также с белорусским акцентом: «сасиська... катлета…» Здесь можно поесть за восемнадцать рублей ($0,6) и, не получив, понятно, никакого гастрономического удовольствия, все же насытиться и остаться при этом в живых.

В Усвятах же находится единственный на всем протяжении этой дороги пост автоинспекции. Одинокий дежурный обычно либо сидит в своей «Ниве», либо выходит из нее и останавливает проезжающих — не корысти ради, а главным образом от скуки...

Зато щемящей красоты вокруг пейзажи! В принципе, места болотистые, куликовые, клюквенные, перемежаемые иногда то лиственным лесом, то хорошим, светлым сосняком. Небольшие речки тяготеют разлиться в покойные равнинные озера, поросшие камышом... Кстати, о речках. Они, соответственно, определяют основы местной топонимики: так, через Усвяты течет Усвяча, через Удвяты — Удвяча, еще есть Успол, в этом же ряду упомянутая Усыса и другие белорусские притоки Западной Двины — Ула, Усвейка, Ушача и даже далекая Ужица. В общем, это, должно быть, единственное на Земле место, где человек с фамилией Усыскин чувствует себя в некотором смысле растением-эндемиком. Ну да я, похоже, заговорился...

Итак, мы покидаем Псковскую область, господа. Виват! Позади покосившийся и ржавый, но не без следов былой монументальности транспарант «Усвятский район». Впереди — его не менее ржавый и тоже со следами благородного советского прошлого собрат: «Смоленская область. Велижский район». Дорога все так же узка и пустынна. Машин и людей не видать. Благодать затерянной в лесах провинции, откуда хоть три год а скачи, никуда не доскачешь — и это притом, что до государственной границы по прямой, через леса будет километров пять, не более!

Здесь вы, возможно, пожелаете мне возразить. «Граница? — cкажете вы. — Какая же это граница, ей-богу! Это ведь Белоруссия! Та же Россия, по сути... Та же самая западнорусская исконная глухомань во всей красе…» И, кивнув, я соглашусь с вами, но, согласившись, поспешу в ответ привести здесь нечто вроде спортняженного на коленке исторического мини-очерка о городе Велиж, коли уж мы за разговором до него почти и добрались.

Велиж каким он был

Впервые городок Велиж, расположенный у впадения речки Велижки в Западную Двину, упоминается в литовских летописях конца XIV века. В 1392 году князь Витольд совершил успешный поход на псковские города, среди которых назван и Велиж. Есть упоминание города в связи с военными событиями 1403 года; последующие сто с лишним лет Велиж постоянно переходил из русских рук в литовские и обратно. Особого драматизма эти боевые действия достигли в XVI веке. Так, в 1533 году после неудачного похода польского короля Сигизмунда I Старого Велиж в очередной раз был включен в состав русского государства. Был издан подписанный за малолетнего Ивана IV указ о строительстве укреплений на Велижском городище: «В лето 7044 (1536) апреля в 19-й день князь великий Иван Васильевич и мати его Великая княжна Елена велела поставити город в Торопецком уезде на Велижском городище, город Велиж, и доделать месяца июля, в третье лето государства его».

Крепость строилась мастерами Иваном Рудаком и Иваном Колычевым и в июле 1536 года была возведена в виде трех срубов, заполненных глиной. Она имела восемь боевых башен, две из которых были с въездными воротами. Руководил работами князь Иван Иванович Барабашин, который в том же году совершил из вновь построенной крепости успешный набег, опустошивший предместья Витебска. От этой даты в России и принято отсчитывать историю Велижа.

В 1580 году Невель, Усвяты и Велиж были взяты войсками Стефана Батория и по Ям-Запольскому миру 1582 года вновь отошли к Польше. В 1585 году Польский король даровал Велижу герб: золотой крест, над ним обнаженный меч, направленный острием на восток, на голубом щите европейского типа. Российским же гербом город пожаловала уже Екатерина II в 1781 году.

В середине XVII века Велиж был разрушен войсками Михаила Романова, а в 1669 году по Андрусовскому перемирию окончательно отошел к Москве.

Дальше стало потише, даже Северная война как будто обошла городок стороной. По первому разделу Польши в 1772 году Велиж официально вошел в состав Псковской губернии, а в 1804-м, в период административных реформ Александра I, был включен в Витебскую губернию.

Имеются сведения о городе Велиж, относящиеся к периоду войны 1812 года. Так, в Велиже складировалось продовольствие для русской армии, занимался этим 20-й егерский полк под наблюдением генерал-майора Горихвостова. 18 июля в город ворвались французские кавалеристы 4-го корпуса вице-короля Евгения Богарне и изрубили русских рекрутов, об этом упоминал в своих воспоминаниях генерал Ермолов. Еще сообщается, что 25 июля Ставропольский калмыцкий полк «самостоятельно навязал французам внезапный бой за город Велиж, чем привел их в полное расстройство». Не правда ли, вполне постмодернистская картинка: среди почерневших приземистых русских изб кровавая битва калмыков с французами.

В 1817 году был утвержден первый в истории города генеральный план застройки. Он, судя по всему, так или иначе воплощался в жизнь: вся центральная часть города по левому берегу Двины была застроена каменными зданиями, каменными же были все Велижские храмы, каковых к концу XIX века насчитывалось более двадцати: 11 православных, 9 синагог, католический костел, старообрядческие церкви и так далее. Город развивался — заготавливали и сплавляли по реке лес, перерабатывали выращенный в округе лен, обжигали кирпичи — в Велиже имелось около десятка кирпичных заводов. Не было только разве что железной дороги — однако и это отчасти компенсировалось весьма интенсивным тогда судоходством по не обмелевшей еще Двине: согласно «Брокгаузу и Ефрону», основным торговым партнером Велижа вплоть до начала XX века была Рига...

В общем, можно было жить: в городке с населением в 12 000 человек (данные 1913 года) функционировал едва ли не полный набор существовавших тогда в России средних учебных заведений, религиозных и светских, включая мужскую и женскую гимназии, а также совершенно уникальное еврейское техническое училище с преподаванием на русском языке.

Однако прославился на всю Россию Велиж, увы, не этим. К 1823 году относится начало так называемого «Велижского дела» — одного из первых громких случаев «кровавого навета» в истории Российской Империи. Группа велижских евреев была обвинена в ритуальном убийстве православного. Административное следствие, однако, не выявило никаких улик против обвиняемых, о чем, учитывая особое внимание правительства к межконфессиональным конфликтам, местные власти незамедлительно проинформировали Петербург. Оттуда в ответ поступило указание дело закрыть, а подозреваемых освободить из-под стражи: несмотря на брезгливое в целом отношение к евреям, правительственные сановники Александра I были достаточно здравомыслящими людьми и в общем не верили досужим бредням. На этом бы все и закончилось, однако два года спустя, во время своего последнего путешествия на юг, Александр сделал остановку в Велиже, во время которой сторонники обвинения евреев смогли добиться аудиенции и убедить царя, что общественное мнение города недовольно вялыми действиями властей. После этого Александр распорядился провести расследование по новой, осуществив его в максимальной процедурной полноте. Евреев вновь арестовали, машина закрутилась.

Несколько месяцев спустя Александр I скончался в Таганроге, и «Велижское дело» в ряду других проблем досталось в наследство Николаю. Легко догадаться, что на скорость производства следствия все это повлияло соответствующим образом — когда в 1835 (!) году дело было закрыто окончательно с оправдательным вердиктом, двоих из обвиняемых освободить из-под стражи уже не представлялось возможным: они умерли в тюрьме. Считается, что под впечатлением от «Велижского дела» Лермонтов в 1830 году написал свою юношескую драму «Испанцы». Причем исходный материал он, по всей видимости, получил, что называется, из первых рук — от александровского морского министра графа Н. С. Мордвинова, одного из наиболее прогрессивных и независимых деятелей той поры. Именно к Мордвинову обращались за помощью велижские евреи — кроме всего прочего Николай Семенович владел обширным поместьем неподалеку от города, в селе Селезни. По-видимому, Мордвинову же и принадлежит авторство финальной резолюции по делу, утвержденной Николаем I вопреки воле многих членов Госсовета: «опечатанные еврейские школы в Велиже открыть, обвинителей сослать на каторжные работы в Сибирь, а бывших обвиняемых освободить на восемь лет от платежа казенных повинностей».

Такова фабула. Чтобы, однако, понять скрывающуюся в ее недрах суть, следует принять во внимание специфику тогдашнего еврейского населения тех мест.

Ставшие российскими подданными в большинстве своем еще в XVI веке, эти люди сперва пережили, как водится, волну массовых репрессий, с энтузиазмом и изобретательностью обрушиваемых на иноверцев воинствами Ивана Грозного и его наследников. Тем не менее, евреи живучи — всех не перебили. Выжившие сумели занять определенную общественную нишу и в плане адаптации к российским реалиям имели более чем столетнюю фору перед основной массой пятимиллионного российского еврейства. Так, примерно из тех же мест происходил петровский соратник Петр Шафиров, начинавший службу дьяком посольского приказа, в котором, кстати сказать, прежде служил и его отец. Более того, евреи этих некогда приграничных областей, населенных представителями дюжины различных народов, внутренне были эмансипированы, возможно, как никакие другие — многие говорили на трех-пяти языках, причем по-русски без акцента, носили русские фамилии, их бизнес часто распространялся на «великоросские губернии», лежавшие вне черты оседлости. Словом, для кого-то это были серьезные конкуренты, и важно было вывести в глазах представителей власти этих обычных, казалось бы, людей в некоторое иное идеологическое пространство — пространство дьявольщины и страха.

В последнюю войну Велиж был, в общем, стерт с лица земли. Немцы вошли в город примерно через месяц после начала боевых действий — к этому времени советские войска уже начали оказывать реальное сопротивление врагу, цепляясь за каждый населенный пункт. Понятно, что самим населенным пунктам это на пользу не шло. Более того, Велижу не повезло особо — зимой 42-го в ходе Торопецкой контрнаступательной операции Красная Армия смогла подойти вплотную к городу и была вновь отброшена на восток лишь весной. Таким образом, Велиж угораздило оказаться в роли города на передовой не два, как большинство других, а три раза. Впрочем, иногда и одного раза оказывалось достаточно.

Двадцатого сентября 1943 года город окончательно освободили от гитлеровцев. На тот момент уцелевшими можно было считать не более двух десятков каменных зданий. Населяло пепелище менее шестисот человек, а из полутора тысяч евреев в живых осталось тридцать два человека — остальных немцы согнали в гетто и сожгли при отступлении.

После войны Велиж заселили другие люди — главным образом ближние мигранты из других районов Смоленщины: существует, по-видимому, особый механизм таких миграций в пределах одной административной единицы. О былом населении здешних мест нынешние их жители знают немного, но кое-что знают. «Хороший, по всему, был городок, — приходилось мне слышать. — Сыр варили — так его потом возили в Париж на выставку». «Еврейское было место — а евреи, известно, где плохо, жить не станут…» Такое вот странное место на нашей планете, где евреев считают исконными жителями, канувшими на развилках Истории. В сегодняшнем Велиже за прошлое отвечает однорукий учитель истории Александр Григорьевич Бордюков, мальчишкой ставший свидетелем уничтожения Велижского гетто. Стараниями этого человека в городе создан краеведческий музей. В книге отзывов музея тьма записей на разных языках: потомки былых велижан порой приезжают на «священные камни». К ним тут в общем привыкли. Есть еще «список Бордюкова» — свыше семи сотен имен погибших в гетто. Помимо имен, собраны фотографии, иные биографические сведения — все, что удалось узнать и найти о людях, которые, с точки зрения других людей, не должны были существовать вовсе.

Велиж: пейзаж и экономика

На въезде в город пришлось сбавить скорость до минимума: впереди, прямо по шоссе, гнали коров с дневного пастбища. Коровы выглядели молодцевато — хотелось высунуть руку и на ходу похлопать их по сытым бокам. Собственно, удивительного в таковом благополучии было немного: рядом с каждой из коров шел ее хозяин. Таким образом, коровы эти были частные, а не «корпоративные», сиречь колхозно-совхозные, по-нашему. Как я узнал позднее, коровы в Велиже есть почти у каждого, кто может создать условия для их содержания. При этом их поголовье все растет и растет, тогда как «корпоративное» стадо редеет. Да и годовые надои от частных буренушек больше порой в разы. Впрочем, официальная сельскохозяйственная статистика, признавая сокращение стада в крупных хозяйствах, отмечает также рост его продуктивности, т. е. надоев на одно животное. Иными словами, качество молочного стада растет и в бывших колхозах — при одновременном росте поголовья свиней, птицы и иной «быстрооборачиваемой» живности. Все это вместе — не что иное, как первая, хрестоматийная, стадия общего подъема в сельском хозяйстве!

В принципе, для многих семей своя корова — это чуть ли не основной источник дохода. Молоко сдают на заводы в Рудню или в Смоленск, закупки налажены, и в год одно животное может приносить до $300. Затраты же минимальны — только труд: корма, понятно, заготавливаются собственными руками. Что такое $300 для жителей Велижа? Довольно много: среднестатистические заработки в районе этим летом колебались от 2338 рублей в месяц ($80) у работников стройиндустрии до 739 рублей ($25), полученных, так сказать, профессионалами сельского хозяйства. (Замечу в скобках, что общероссийский средний уровень месячного дохода составлял тогда около $110.)

Здесь надо пояснить, что рекордсмены-строители — это, по всей видимости, в первую очередь строители автодорог. Два или три имеющихся в Велиже предприятия соответствующего профиля относятся по местным меркам к процветающим: наличие в районе асфальтированных подъездов ко всем мало-мальски живым деревням есть предмет местной гордости. Равно как и происшедшее в последние годы технологическое перевооружение дорожных строителей: вместо баб с лопатами теперь и здесь иностранные машины. Кстати говоря, помимо технического перевооружения имеет место и кадровое: мне с трепетом поведали о том, что дороги у нас строят молодые руководители (перечисляются поименно!), уроженцы Велижа, получившие образование в Смоленске и вернувшиеся на родину. Сие есть натуральное чудо в городке, откуда если и уезжают учиться, то без возврата. В свете всего сказанного не удивительно, что велижские строители дорог наловчились получать заказы даже и у соседей — в Псковской области.

Другим популярным способом прокормить семью стал, как легко догадаться, отхожий промысел — мужчины уезжают на сезонные заработки в Смоленск и Москву. Любопытно, что при этом практически в точности воспроизводится дореволюционная модель — как и тогда, велижане подвизаются в столице, опять же, строителями, чаще всего плотниками. Само собой, возвращаются потом не все: вообще из Велижа, как я уже сказал, уезжают, особенно молодежь. Население уменьшается, особенно в районе — вымерших деревень все больше и больше. Собственно, это общероссийская проблема кардинального характера: дурная центростремительность. Чем меньше населенный пункт, тем меньший уровень личностных амбиций своих жителей он способен удовлетворить. При этом есть, по-видимому, некий критический уровень этих амбиций — в случае, если и этот уровень не может быть удовлетворен, населенный пункт обречен на запустение и последующее вымирание. Что же касается Велижа, то, похоже, вся местная молодежь лелеет в душе мысль о том, что рано или поздно, но уедет отсюда когданибудь: в какой степени эти мечты осуществятся — вопрос отдельный, но наличие в сознании «потенциала эмиграции», пожалуй, медицинский факт.

И факт печальный, даже если предположить, что в действительности никто никуда из Велижа не денется: с подобным гвоздем в голове почти невозможно сколько-нибудь существенно улучшить среду вокруг себя. Получается как бы замкнутый круг: «я обязательно уеду отсюда, потому что здесь очень неблагоустроенная жизнь, поэтому нет смысла ее благоустраивать — поэтому жизнь продолжает быть неблагоустроенной — поэтому вот видите: давно надо отсюда сваливать!»

Это из разряда тенденций неблагоприятных. Но есть и противоположные. Похоже, люди, в общем, прониклись сознанием того, что худшее уже позади. Заметных улучшений мало, но хуже, кажется, не будет. Например, стали более-менее нормально циркулировать деньги — без задолженностей и бартера, все вроде бы хорошо, но уж больно мало их в итоге циркулирует... Если же попытаться в целом охарактеризовать стадию трансформации местной экономики из советской в настоящую, то, наверное, это стадия, когда приватизированные предприятия принадлежат собственной администрации в акционерно-родственном переплетении с администрацией районной. При этом этап, когда эти предприятия разворовывались собственным руководством, в целом пройден, а этап, когда на недоразворованное приходит сторонний инвестор, еще не наступил. Эдакое шаткое равновесие, когда директора-хозяева понемногу начинают что-то делать, вернее даже — начинают задумываться о том, чтобы что-то сделать для своих ферм и лесопилок.

Повторюсь, никаких новомодных гигантов металлургии и пищепереработки, пришедших издалека и скупающих бывшие колхозы на корню, в Велижском районе не обнаружено. Тем более инвесторов иностранных. Впрочем, об одном любопытном раскладе мне рассказали: местный льнокомбинат, вполне успешно перерабатывающий выращиваемый районными хозяйствами лен (с дореволюционных времен традиционно лен здесь очень высокого качества), решил выращивать для себя сырье самостоятельно и обзавелся для этого землей.

Еще один квазиэкономический экзерсис — наблюдения над ценами провинциального общепита. Как и в уже упомянутом усвятском придорожном кафе, расценки минимальны: поужинать в единственном велижском ресторане «Двина» обойдется вам максимум рублей в шестьдесят ($2). Это самое дорогое из возможных мест — зал на десяток столиков, не меньше, работающий в режиме ресторана два вечера в неделю (с 20 до 4) и еще четыре дня выполняющий функции обычной столовой (с 11 до 17, кажется). Разумеется, и в эти немногие рабочие часы «Двина» отнюдь не ломится от посетителей — местные едят дома, а приезжих почти нет. В соседнем райцентре Демидове я обнаружил уже столовую, так сказать, в чистоте жанра — с советскими коричневыми подносами, грязно-голубыми стенами и отпечатанным через фиолетовую копирку меню в плексигласовом футляре справа от входа. Так вот, в этом меню не было ни одной строчки, где бы в графе «цена» стояло что-либо большее, чем шесть рублей. О чем говорит эта невинная дешевизна? В общем, об отсутствии экономической обоснованности данной деятельности. При столь низких ценах через систему прокачивается слишком мало денег — ни в одном ее звене при этом не может накапливаться прибыль, необходимая для последующего инвестирования. Инвестирования не только в расширение производства, но даже и в обычное восстановление хиреющих зданий и оборудования. То есть, я не хочу сказать, что здания никто теперь не ремонтирует — просто средства на это выделяются непонятно кем и отнюдь не под экономические обоснования. Это, вообще говоря, всегда и называлось социализмом.

Велиж: пейзаж и сопутствующие эмоции

Собственно, я, как водится, забыл о самом главном. Дело в том, что мой дед, Усыскин Лев Кузьмич (Кусиэлевич) родился 23 (10) февраля 1901 года в этом вот уездном городке Велиж Витебской губернии. Несмотря на то что его семья, точнее говоря, семья его отца, а моего прадеда жила несколько выше по Двине (Андреаполь, Старая Торопа, Нелидово и т. д.), Велиж был для них центром — туда ездили рожать, лечиться, учиться и т. п. Возможно, в значительной степени виновата в этом была пресловутая черта оседлости: все упомянутые мною местечки относились тогда не то к Тверской, не то к Псковской губернии — евреям там, вообще говоря, селиться не позволялось, и моя родня жила в тех местах потому лишь, что относилась к статусному исключению — это были люди, находящиеся в прямом услужении у еврейского купца первой гильдии по фамилии, кажется, Голодец. Понятно, что таких исключений было не особенно много, ибо на то они и исключения — согласно семейным преданиям, длительное время прадед обслуживал лесопилку в деревне, где кроме них была еще одна только еврейская семья. Хозяин же лесопилки управлял своим бизнесом, включавшим комплексную лесозаготовку и последующий лесосплав по Двине, само собой, из Велижа.

В девятнадцатом дед ушел на Гражданскую, едва не погиб во время бегства армии Тухачевского из-под Варшавы и в двадцать первом осел в Петрограде — в родные места он, насколько я знаю, возвращался на несколько лет в конце 30-х — возможно, именно благодаря этому дед, будучи человеком весьма независимых суждений, благополучно пережил годы сталинского террора.

Интересно, что любовь к дереву как материалу дед пронес через всю свою жизнь, работая мастером на различных ленинградских предприятиях — деревообрабатывающих, мебельных и даже деревянно-кораблестроительных. Более того, это пристрастие в определенной степени передалось моему отцу, а отчасти даже и мне — до сих пор я немного схожу с ума от запаха свежей древесной стружки или от вида какого-нибудь похожего на агат поперечного древесного спила со слоями годичных колец.

Советские семьи, увы, не богаты архивами: в нашей также сохранилось немного — несколько портретных карточек, сделанных в городских ателье (Фотографiя Рафаэля, г. Велиж), книга, подаренная деду за успехи в учебе («Племена глухих углов» Немировича-Данченко — из нее я, в частности, узнал, что освоение русскими Сибири в XVII—XVIII веках с точки зрения методов ничем не отличалось от походов Кортеса и Ко против индейцев Южной Америки — тот же неприкрытый геноцид, говоря по-современному). Кое-что осталось на уровне устных преданий — так, дед рассказывал, что дважды в год в Велиже устраивались кулачные бои (называлось — ходить на кул'ачки) — правый берег Двины выходил на левый. В зимних, происходивших прямо на льду реки, дед обычно участвовал — они считались как бы более честными, в отличие от летних, никто в запальчивости не нарушал присущий данному виду досуга свод неписаных правил. Едва ли сейчас нам удастся понять, почему именно так происходило...

Еще осталось любопытство. Возвращаясь летом 1992 года домой из безвизовой для нас тогда Латвии, я решил заехать в этот городок, как сейчас понимаю, для того, главным образом, чтобы убедиться в его действительном существовании на земле. Теперь, девять лет спустя, я побывал в Велиже вторично и, имея уже две известные мне точки на его исторической траектории, пытаюсь сделать из своих наблюдений какие-нибудь выводы. Погрешность подобной аппроксимации конечно же весьма велика, но все же...

Итак, с первого взгляда на улицах изменилось не столь уж многое. Построили несколько некрасивых каменных зданий (милиция, расчетно-кассовый центр, пара жилых домов). Остальное вроде бы то же и на тех же местах — перемены если и есть, то в деталях, в малозаметных каких-нибудь черточках. Так, на прежнем месте междугородний переговорный пункт — однако в нем теперь не надо просиживать часами, есть автоматическая связь со всем миром, симпатичная девушка управляет процессом с помощью новенького белого ноутбука Compaq с цветным плазменным монитором. А вот Интернет, похоже, в Велиже — привилегия городской администрации и, может быть, местных школ. Оно и понятно — своего провайдера нет из-за узости рынка. Со смоленским же связываться приходится через межгород — дороговато для небогатых местных жителей. Отсюда отсутствие спроса и, следовательно, отсутствие местного провайдера. Круг замыкается. А ведь в таких вот небольших населенных пунктах это новейшее окно в мир, пожалуй, нужнее, чем где-либо!

На прежнем месте стоит и гостиница. О минувшем советском прошлом, когда каждому городу положена была своя гостиница, напоминает одинокая голубая ель у крыльца, а также висящая над этим крыльцом рама для масштабной вывески. Самой вывески, впрочем, нет. Нет в гостинице и многого другого: телефона, горячей воды, буфета. Нет и постояльцев: обычно их не больше двух человек на два десятка номеров. Понятно, что с таким наплывом клиентов гостиница не может не хиреть: на сегодня, собственно, она в состоянии предложить вам лишь три вещи: номер с полуразвалившейся мебелью и холодной водой в умывальнике, сомнительное постельное белье и вид из окна на Западную Двину, навевающий какие-то смутно-меланхолические мысли о текучести времени и, одновременно, его неразрывности. Исполнявшая обязанности портье и одновременно горничной девушка (какой-то томной, мясистой татарской красоты) с вечера поинтересуется, когда вы планируете уйти утром и когда потом вернуться: после вашего ухода она также отправится на велосипеде домой и придет опять на час раньше вас. Зато денег с вас возьмут как за полдня — 75 руб. ($2,5), а не за полный. Хотя и это много — какая-нибудь бабулька на автостанции предложит вам ночлег за 20 руб. ($0,7), а за 50 рублей ($1,7) можно вполне комфортно переночевать в общежитии местного техникума — что поделаешь: всем приходится как-то крутиться. Впрочем, упомянутая гостиница также приватизирована — вот поди пойми, в чем смысл такого бизнеса для ее хозяйки!

В кафе-баре «Велижанка» меня еще в 92-м поразило наличие микроволновой печки. Жива она и до сих пор — в ней разогревают пирожки, полуфабрикатную пиццу. По вечерам из заведения доносятся мужские голоса и музыка — по всему видно, востребовано оно в большей степени, чем ресторан «Двина».

А вот выпить нормальный кофе вам ни в «Велижанке», ни в «Двине», ни вообще в Велиже не удастся. В продовольственных магазинах лишь растворимый. Однажды только попался мне на глаза в дальнем углу прилавка сорт каких-то поганых зерен в полиэтиленовом невзрачном пакетике — завезенный, по всей видимости, сюда еще во время оно.

Так что кофе здесь пить не привыкли — ближайшая к Велижу чашечка эспрессо находится в ста километрах от города, все равно в какую сторону: в Витебске, в кафе при бензоколонке у развилки на Невель либо в обратном направлении — в аналогичном кафе на 397-м километре федеральной трассы М1 Москва—Минск у впадения в нее шоссе, идущего через Велиж от Невеля. На тот перекресток, кстати говоря, стоит съездить специально и потом вернуться в Велиж опять. Ощущение довольно острое — вы едете сперва по городским улочкам мимо деревянных домиков с неизменными геранями на подоконниках и мальвами у крылечек, затем больше часа пути по горбатенькому шоссе среди лесов, силосных башен и полузаброшенных коровников — вы, сами того не ведая, свыкаетесь с этим пейзажем, уже не представляете себе ничего иного, как вдруг... Вдруг вы попадаете в другой мир: широкая, в четыре полосы, прямая и ровная автострада, сверкающая новенькой разметкой, по которой проносятся красивые автомобили... Тут же — раскрашенная в яркие цвета бензоколонка, а рядом, на пригорке — то самое кафе, где везде пластик и плиточка, импортные унитазы и в них журчит вода, где можно пообедать, а можно посидеть за чашечкой кофе, глядя, как мимо проносятся одна за другой длиннющие фуры, везущие в столицу разные полезные иностранные вещи. Да, это другой мир — светлый, чистый и богатый, населенный другими людьми, и просто чудо, что столь легок переход из него в мир российской провинциальной глубинки и обратно! Впрочем, я думаю, это, по сути, типичнейшая российская черта или беда, если угодно — двоемирие — сосуществование во времени и в пространстве двух различных укладов, двух систем ценностей — чудесным образом сохраняющее, однако, как единство языка, так и единство денежных знаков...

Но вернемся вновь в Велиж, где установленные вдоль главной улицы фонари вечерами не горят из экономии, где чугунный Ленин указывает простертой рукой на контору юридической консультации, где есть продуктовый магазин «Фортуна», с неизбежностью наводящий этим своим названием на мысли о вероятности пищевых отравлений, где правит бал характерная раннесоветская топонимика (ул. Имени Сакко и Ванцетти) и где потребкооперация закупает у населения яблоки по грабительской цене в 80 копеек за килограмм ($0,026).

В общем, город как город: живут люди. Гордятся успехами местных юных шахматистов — один из них, Алеша Журавлев, получает даже стипендию школы Анатолия Карпова. Дважды в неделю печатают в местной типографии газету «Велижская Новь». На деревянном стенде «Окно ГИБДД» наклеены лишь плохо различимые отксерокопированные портреты лидеров чеченских партизан — автомобильных аварий, по-видимому, здесь мало: мне несколько раз рассказывали о случившемся два года назад столкновении автомобиля с внезапно выбежавшим на шоссе лосем. Вообще, криминальная хроника Велижа не будоражит воображение: в основном кражи созревающего урожая с огородов и запчастей к сельхозтехнике из мастерских. Это, по меркам местных жителей, реальные и довольно острые проблемы. Еще — естественным фоном — пьяные драки и самоубийства. И лишь однажды — победной реляцией — сообщение о накрытом милицией транзитном хранилище маковой соломки.

Автомобилей у велижан не особенно много — зато сразу же бросается в глаза обилие велосипедистов. В этом отношении Велиж, помимо воли, заставляет вспомнить уже голландскую провинцию: человек на двух колесах здесь — это отнюдь не тинейджер в соответствующем прикиде. Им может оказаться житель любого возраста и пола, едущий в магазин, на работу, в гости и т. д. Он может быть с сумками, зонтиком, с чем-нибудь еще столь же обычным в жизни, сколь и экзотическим в составе облика «водителя велосипеда».

Иного рода «европейские» ассоциации в Велиже возникают от самого вида людей на улицах. Точнее говоря, от практически полного отсутствия этих людей — что в выходные, что в рабочие дни улицы городка, по большому счету, безлюдны: любой прохожий привлекает внимание, и, в общем, понятно, куда и зачем он идет. Вы словно бы попадаете в кадр к Антониони времен «Blow-up» или «Professione: reporter».

По выходным совершаются богослужения в единственном православном храме на правом берегу Двины. Зато по будням при этом же храме работает детский сад — чуть ли не единственный такого рода в Смоленской области. Судя по всему, местные жители пытались построить себе еще одну церковь — недалеко от автостанции установлена табличка, сообщающая о том, что здесь будет храм в честь свв. равноапостольных Кирилла и Мефодия. Впрочем, эта табличка тоже изрядно заросла травой.

Несколько лет назад появился в Велиже еще один храм: на самом нарядном деревянном домике главной городской улицы красуется надпись: «Дом молитвы Евангельских Христиан-Баптистов. Церковь Возрождения». Здесь также богослужения проводятся по выходным и пользуются в городе растущей популярностью. Вообще следы успешной миссионерской деятельности ЕХБ довольно отчетливо видны уже сейчас по крайней мере в западных областях России — это, по всему, некоторое качественно новое явление, с которым в не столь отдаленном будущем придется считаться. Хотя, я думаю, явление из разряда позитивных.

Интересно, что местные власти проявляют похвальную веротерпимость, разумно поощряя любую культурную активность своих граждан — так или иначе эта активность возникает вокруг приходов любых конфессий, однако первенство здесь держат те из них, которые активно работают с прозелитами.

Прихожанкой церкви ЕХБ является, кстати говоря, главный местный поэт и секретарь литобъединения «Двина» Валентина Елкина. Вообще стихи в районе пишет человек десять. Не только в городе, но и, например, в поселке Селезни. Раз в неделю члены «Двины» собираются вместе, общаются. Выпускают коллективные и индивидуальные сборники в упомянутой уже типографии, печатаются в «Велижской Нови» — на ее страницах, кстати сказать, та же Елкина затеяла както шутливую стихотворную переписку с местным адвокатом. Елкина выступала под псевдонимом, адвокат — тоже. В общем — жизнь идет помаленьку.

…Сразу за мостом через Западную Двину расположено одноэтажное обветшалое здание автостанции. Это в каком-то смысле центр города — по выходным в утренние часы здесь развертывают самую крупную в Велиже барахолку. Здесь же торгуют весь день яблоками и клюквой, здесь, и только здесь находится несколько «палаток», круглосуточно заливающих жажду велижан подобающими напитками... Внутри автостанции ничего любопытного: осыпающаяся штукатурка стен, окошечко кассы, несколько полуразломанных скамеек зала ожидания, а также сооруженный в углу на скорую руку аптечно-парфюмерный киоск. Где-то на стене удается отыскать расписание: с десяток проходящих рейсов на Витебск, Великие Луки, Невель и, конечно же, Смоленск. С удивлением обнаруживаю, однако, еще один проходящий через городок ежедневный междугородний автобусный рейс Смоленск—Санкт-Петербург. То есть я мог бы приехать сюда автобусом. А мог бы, по пути в Смоленск, проехать мимо: во время четвертьчасовой стоянки я даже наверное вышел бы размять ноги, воспользовался бы туалетом, купил бы минеральной воды.

И вернулся бы минут через пять в автобус — собственно, ничего интересного: маленький депрессивный районный городок, каких много. Какой-то Велиж. Я поправил бы выбившуюся из ременного держателя зеленую занавесочку и, обеспечив себе этим необходимый для чтения световой поток, вернулся бы к изучению толстой и интересной газеты.