Наши «Отверженные» — кто они?

Наталья Тихонова. Феномен городской
бедности в современной России. М.: Летний
сад, 2003. 408 с.

Можно ли назвать бедной семью российских
горожан, где есть холодильник, цветной телевизор, стиральная машина, домик на «шести
сотках» и даже старенький автомобиль с прицепом? Оказывается, можно — и притом
именно бедной и даже почти нищей, а не просто малообеспеченной. Потому что в огромном числе случаев это имущество было нажито до реформ начала 90-х, а с тех пор
в обычной семье подрастали дети, болели
старики, люди теряли сбережения и работу,
мелкий бизнес терпел
крах, останавливались градообразующие предприятия, ветшало жилье, обучение становилось платным,
а лекарства недоступно дорогими.

Бедность в России была всегда, как, впрочем, она
была и есть в любой стране
мира. Но кто эти бедные?
По данным Госкомстата за
последние десять лет к бедным в России следует отнести примерно 30 миллионов человек. Это примерно
каждый пятый из нас.
Однако если бедных так
много, то подобная группа
не может быть однородна,
даже если рассматривать
только городских жителей.

Поэтому так важно понять, кого следует
считать бедным и какая вообще бывает бедность в нынешней пореформенной России.
Книга известного социолога Н. Е. Тихоновой
позволяет получить ответы на некоторые из
этих вопросов. Хотя перед нами научный
труд, выполненный по всем правилам (таблицы, ссылки, подробное описание методик),
одновременно это очень живой и внятный
текст, ориентированный на всех, кто хочет
знать больше о нас самих.

В книге три основных раздела и приложение, куда вынесены описания использованных автором способов построения индексов и прочий научный инструментарий.
Первый раздел посвящен бедности в условиях современного российского города и анализу феномена так называемой «социальной
эксклюзии». Тема второго раздела — гендерные особенности российской бедности
и описание женских стратегий выживания.
Третий раздел — «Городская бедность в лицах
и судьбах» — содержит 14 семейных историй,
записанных в Москве и в Воронеже со слов
как «новых» бедных, так и «старых» бедных.
По моим впечатлениям, едва ли найдется читатель, которого эти невыдуманные рассказы
оставят равнодушным. Мне они показались
много более содержательными, чем потуги
современных беллетристов рассказать «историю наших бедствий».

Сужение предмета исследования до изучения бедности именно и только в российских
городах оправдано тем, что городская и сельская бедность в России —
это принципиально разные
виды испытываемых нашими согражданами лишений.
На селе — хорошая экология, относительно нормальное питание при отсутствии
«живых» денег и невозможности реализации потребностей в досуге. В городе —
плохая экология, экономия
прежде всего на питании
при наличии «живых» денег,
пусть в заведомо недостаточном количестве.

Малообеспеченность,
бедность, нищета — понятия
в российских условиях столь
же относительные, как «нормальная» обеспеченность,
тем более что в высшей степени относительным является и понятие богатства. Вот уж поистине «у одних щи жидки, а у других — жемчуг мелок».
К тому же российские регионы резко отличаются по всем возможным параметрам, связанным с доходами, ценами и рынком труда. Так, в
Воронеже в начале 2002 года среднемесячный
душевой доход в 2 500 рублей позволял жить,
ни в чем существенном себе не отказывая, тогда как в Москве на ту же сумму не удалось бы
свести концы с концами.

Тем самым для России особенно важно
то, что современная социология предпочитает оценивать бедность в рамках относительного подхода, т. е. не по численно измеряемым доходам, а по реальным лишениям
(видам депривации), которые испытывает
данное домохозяйство.

Официальный прожиточный минимум,
как показано Н. Е. Тихоновой, населением вообще не рассматривается в качестве скольконибудь содержательного показателя. Видимо,
он им и не является. По данным ВЦИОМ, реальная черта бедности в полтора раза ниже
уровня прожиточного минимума, причем
обычно величина «нормального» (с точки зрения граждан) дохода превосходит прожиточный минимум настолько же, насколько прожиточный минимум превосходит бедность.

Итак, что такое бедность с точки зрения
ее субъектов?

Прежде всего, это невозможность нормально питаться, покупать одежду и обувь даже при острой необходимости, недоступность
платного медицинского обслуживания и невозможность дать детям образование. «Бедность — это когда все деньги идут на физиологическое выживание» — типичный ответ,
полученный в открытом интервью. При этом
наличие в семье несовершеннолетних детей
резко увеличивает шанс стать бедным, а респонденты с высшим образованием намного
острее переживают лишение доступа к привычным для них атрибутам культурной жизни — таким как подписка на журналы, покупка книг, посещение театра.

Стоит отметить, что если наличие в семье
цветного телевизора и тому подобных дорогостоящих предметов домашнего имущества еще
ни о чем не говорит, то отсутствие телевизора
несомненно свидетельствует о глубокой нищете. Вместе с тем в России продолжает оставаться весомым фактором включенность семьи
в неформальные социальные сети, обеспечивающие взаимопомощь куда более эффективно, чем государственная социальная политика.
Люди систематически передают знакомым уже
не новые, но исправные холодильники, телевизоры, компьютеры, не говоря уже о детских
вещах и поношенной, но еще пригодной для
использования одежде.

Интересно отметить, что хотя безвозмездная передача имущества практикуется
очень широко, но касается она в большей мере семей малообеспеченных, нежели бедных
и нищих. Причина в том, что по мере понижения уровня жизни домохозяйства постепенно меняется и его круг общения. Бедные
постепенно начинают общаться преимущественно с такими же бедными, как они сами.

По данным, приводимым Н. Е. Тихоновой,
российская бедность мало похожа на бедность
европейскую. В Европе быть бедным или вращаться в среде откровенно бедных — стыдно;
в России — «бедность не порок, а несчастье».

В России в качестве причин бедности наряду с длительной безработицей респонденты
называют «невыплаты зарплаты и задержки
пенсий» — последнего в Европе по понятным
причинам нет. Если в России в семье с двумя
работающими и одним иждивенцем один из
работавших ушел на пенсию, то семья уже переходит в разряд малообеспеченных. В такой
семье отказываются от услуг парикмахерской
и химчистки, чинят одежду сами, пока она совершенно не развалится, но при этом постоянно ощущают хрупкость своего положения
и необходимость суровой экономии на всем,
включая лекарства, фрукты, междугородние
звонки родственникам и подарки друг другу.

Особый интерес представляет предложенный Н. Е. Тихоновой анализ феномена социальной эксклюзии, основанный на многолетних исследованиях, проведенных в России
совместно с западными социологами, где
комбинировались опросы и свободные интервью. Автор учитывал также и данные изучения
социальной эксклюзии в рамках общеевропейского проекта «Eurobarometer 40: Poverty
and social exlusion».

Сам феномен социальной эксклюзии
изучается западными социологами уже лет
тридцать, но, по существу, Н. Е. Тихонова —
первая, кто пытается сделать это понятие инструментальным для изучения российской
реальности. Автор отмечает, что довольно
трудно подобрать для данного концепта хороший русский перевод: видимо, можно было
бы говорить об «отверженных» в том смысле,
в каком это слово употребляется в общеизвестном русском переводе романа Гюго.

Социальная эксклюзия — не состояние,
а процесс сползания в безвыходность, бесперспективную бедность, сопровождающийся
разрывом социальных связей. Это сравнительно новый для России феномен. Но ведь
современные российские «бедные» — причем
как «старые», так и «новые» — существенно
отличаются от прежних, «советских» бедных
хотя бы потому, что массовая безработица,
«обнуление» сбережений, разорение мелкого
бизнеса и крайне низкие зарплаты бюджетников — все это новые для России факторы.

Разработанные автором шкалы, включавшие сугубо психологические, а не только экономические характеристики, оказались эффективным инструментом дифференциации
«бедных» от «отверженных». Можно быть
бедным, но нельзя оставаться им сколь угодно
долго, поскольку тогда сползание в «отверженность» почти неизбежно — прежде всего из-за
истощения психологического ресурса.

Если нет ощущения, что «дела в целом
удаются», если за год наблюдений положение
в данном домохозяйстве не изменилось
к лучшему, если люди постоянно чувствуют
невозможность повлиять на происходящее
и склонны считать себя жертвами несправед