«Государство нарушило контракт с образовательным сообществом»

Зачем понадобилось вводить Единый государственный экзамен, какие функции он должен выполнять?

ЕГЭ — это независимая система оценки качества — независимая от тех, кто учит, и от тех, кто принимает в вуз. В Советском Союзе, да и позже, у нас была система, когда общество как бы полностью доверяло образовательному коллективу — и школе, и вузу. Они к этому доверию привыкли, и естественно, лишение доверия было воспринято болезненно. Причем не только людьми, которые потеряли на этом какие-то доли своего дохода, но всеми членами нашей корпорации. Однако образовательная система в замкнутом состоянии развиваться не может. Разные формы такого внешнего контроля уже присутствуют почти везде.

Почему советская система без этого обходилась?

Интересный вопрос. Мне кажется, потому, что сама по себе советская образовательная система была слита с государством. В принципе это означало, что в представлении общества, в представлении руководства страны школы как особой единицы не существовало. То есть фактически государство контролировало само себя — а тогда был жесткий контроль, более жесткий, чем сейчас. Присматривал за школой «большой начальник» — инспекторы POHO, и представители POHO присутствовали на экзаменах. Была образовательная вертикаль, одним из элементов которой являлась школа. Как все-таки это могло сохраняться при всех ограничениях и квотах — на рабочих, комсомольцев, евреев, немцев и проч. — и не вызывало такой обиды, общественного недовольства, такого уровня коррупции, как сейчас? Дело в том, что в советское время существовало достаточно хорошо организованное профессиональное сообщество — и в школе, и в вузе. Все-таки человека, который начинал открыто заниматься коррупцией (я не говорю про отдельные южные регионы), сообщество довольно быстро выбрасывало. Потому что при советской власти с педагогами поддерживался достаточно эффективный контракт. То есть относительно приличные деньги, которые получал преподаватель, вкупе с дефицитным тогда нематериальным вознаграждением, свободой — а у него было явно больше свободы, чем у других участников производственного или административного процесса, — всего этого было достаточно для тех, кому просто нравилось учить других, кто высоко оценивал сам этот вид деятельности. И встроенные механизмы профессионального сообщества сдерживали негативные проявления, которые мы видим сейчас.

Что наступило в 90-е годы? Вклад государства в образование упал в три- четыре раза. Так же упала и относительная зарплата людей, которые там работают. Началось интенсивное вымирание профессиональной среды и размывание профессиональной морали. К началу 2000-х годов образование стало одной из четырех-пяти наиболее коррумпированных сфер. Именно поэтому стала необходима внешняя оценка качества — профессиональное сообщество размылось и не могло гарантировать для общества справедливости. А общество традиционно ждет от системы образования справедливости, оценки способностей вне зависимости от знакомства или кошелька. Необходимо было ввести внешний измеритель способностей тех, кто претендует на дефицитные уровни образования.

Можно ли было, вообще говоря, обойтись без единого экзамена, не врываться с ломиком в нашу привычную посудную лавку? Да, но при условии полного и адекватного финансирования высшей школы — читайте, повышения зарплаты в образовании в четыре раза, с 66% от средней по экономике до 200—250%. Ho, к сожалению, общество не выполнило своих обязательств по контракту. Оно не финансировало образование в размере, достаточном, чтобы профессиональное сообщество могло существовать и само поддерживать качество.

Насколько я понимаю, ЕГЭ — мероприятие двоякого характера. Он совмещает в себе, так сказать, финальную и перспективную функции. С одной стороны, он предназначен для оценки знаний выпускника, полученных в школе, с другой — помогает выяснить, способен ли он продолжать обучение по выбранной им специальности. Задачи, как представляется, разнородные. Для тех, кто не собирается продолжать обучение, оценка ЕГЭ вообще теряет смысл, не так ли? И «перспективная» составляющая этой оценки тоже вызывает вопросы. Видимо, вуз должен интересоваться этой оценкой не как лакмусовой бумажкой, позволяющей выявить будущих студентов («вот это — наш человек!»), а как подобием фильтра, с помощью которого можно отсеивать заведомо негодных. Ведь едва ли на мехмат примут всех, кто сдал этот экзамен даже на уровне С. Или примут?..

Я могу сказать, что мехмат обычно принимает по результатам олимпиад, которые сам проводит. То же и Вышка — примерно четверть студентов у нас, как и в МГУ, кстати, это олимпиадники.

Значит, сомнения подтверждаются: вы допускаете свои собственные испытания помимо ЕГЭ.

Ho олимпиадники тоже сдают ЕГЭ. Причем корреляция результатов олимпиад и ЕГЭ — почти сто процентов. То есть те люди, которые занимают первые места в федеральных олимпиадах, имеют балл по соответствующим предметам ЕГЭ 95-100.

Тогда зачем нужны олимпиады?

Я могу сказать, что всегда настаивал на необходимости проведения олимпиад наряду с ЕГЭ — для тех вузов, которые имеют серьезную репутацию и не хотят ее потерять. С олимпиадами эта проблема полностью снимается. Кроме того, олимпиада образует очень реальный слой стимулов для абитуриентов. Ведь в ЕГЭ, если это единственный механизм зачисления, есть одна негативная черта. Он показывает потолок, которого ты достиг, — освоил материал и получил, скажем, свою пятерку, или сто баллов, и всё. Олимпиады же должны стимулировать детей к творчеству, к тому, чтобы выходить за пределы школьной программы. Смысл олимпиад в том, чтобы создать более широкие мотивационные горизонты для школьников. Чтобы они вкладывались не в освоение только, а в преодоление, превосхождение школьной программы. Иначе мы потолок поставим всей своей интеллигенции, а это отрицает само понятие интеллигенции.

Теперь относительно того, зачем нужен ЕГЭ для тех, кто не собирается идти дальше. ЕГЭ — довольно многогранный инструмент и имеет много использований. Одна из его базовых функций: сигнал родителям для выбора школы. Во многих странах результаты ЕГЭ публикуются в газетах. И на основании этого люди выбирают, куда пойти учиться.

То есть это оценка конкретных школ.

Да, конкретной школы и уровня преподавания конкретного предмета. То есть родителям дают ориентиры, какую школу выбирать, где надо менять учителя и так далее. Как только школе дается возможность самой выставлять себе все оценки, мы лишаемся всякого критерия.

Работает ли этот механизм в нашей стране?

Уже начал работать, в тех городах, где ЕГЭ проводится более трех лет, уже начали ориентироваться по этим показателям.

И все же, должна ли в элитарных вузах существовать некая процедура отбора помимо ЕГЭ? Евгений Федорович Сабуров предложил такой алгоритм, идеальный с его точки зрения: все абитуриенты должны сдавать два единых экзамена — по двум языкам, русскому и математике, поскольку математику он трактует как особый язык. После этого абитуриент проходит углубленное собеседование на предмет выяснения его мотивации: почему он выбрал именно эту профессию. Собеседование углубленное, капитальное, но в свободной форме.

Мне очень близки ощущения Евгения Федоровича. Скажем, Высшая школа экономики имеет институт собеседования, как Физтех. С теми, кто набрал полупроходной балл, беседуют ведущие профессора факультета. Ho, видите ли, здесь возникает «побочный» эффект. Высшая школа экономики, я думаю, один из наиболее известных вузов. К нам приходят поступать — с учетом результатов олимпиад, которые мы у себя проводим, — около шести тысяч человек в год. Вообразите ситуацию. Причем беседовать должна коллегия в количестве шести человек, чтобы обеспечить объективность оценки. Им нужно на каждого минимум 20 минут, иначе это не беседа, согласитесь. Технически это невозможно. Высшая школа экономики с самого начала формировалась как дееспособное профессиональное сообщество. Причем люди, которые тут собрались, явно изначально имели больше амбиций, чем предполагает получение взятки. И, тем не менее, в 1997 году мы перешли на абсолютно безличный формат письменных тестов, который сейчас распространился по всей стране. Хотя полностью себе доверяли, еще раз говорю. Потому что — ну не могу я обеспечить справедливость таких результатов. Потому что, как только мы получили минимальную известность, наросла зона репетиторов, буквально за несколько лет появились расценки за поступление в нашу школу. Вы это знаете и по другим вузам. Мы долго рядились, сначала я придерживался точно такой же позиции, как Садовничий, противник ЕГЭ, теперь же каждый профессор Вышки вам повторит: «При массовом оценивании никакого другого пути, кроме анонимных тестов, нет». Они обеспечивают не только минимизацию коррупции, они обеспечивают сопоставимость результатов. Конечно, мы понимаем, что они не идеальны, мы кого-то упускаем.

Вы беседуете только в пограничных случаях.

Да, это один-два процента, у которых решается судьба. И обычно за свой счет мы больше берем людей, но мы должны посмотреть — на кого мы тратим свои деньги? А в отборе на бюджетные места мы действуем более формально, через ЕГЭ или практически полностью ему соответствующий письменный тест самой Вышки, потому что эта система прозрачна и справедлива. И ведь никто же еще не сказал, что отбор в наш университет плохой. Наш прием — от четверти до трети — проходит через федеральные олимпиады, где мы берем самые сливки, т. е. людей, которые мыслят нестандартно, которые читали больше, условно говоря. А остальных мы пропускаем через стандартные государственные экзамены в виде ЕГЭ. И коллеги с мехмата МГУ, которые опасаются: десять тысяч человек придет, как мы будем выбирать, — они просто забывают, что у них для оценки есть ни много ни мало — сто баллов. Сто баллов по математике получают сто человек по всей России, а на мехмате прием — несколько сот. То есть никакой проблемы нет, если доверять этому критерию. Если ему не доверять, надо смотреть, почему вы ему не доверяете. Может быть, дело в качестве КИМов? Давайте тогда предложим Рособрнадзору свои варианты. Я считаю, что мы всегда будем иметь ЕГЭ и федеральные олимпиады в качестве основной формы — и не только для оценки результатов школы. Мы же не доставим в Москву или, скажем, в Санкт-Петербург для собеседования всех желающих. Согласитесь, для ведущих вузов страны эго не годится.

Давайте перейдем к техническим вопросам: эволюционирует ли ЕГЭ, изменяется ли со временем его структура? В какой степени эта структура применима к гуманитарным предметам?

На мой взгляд, эксперимент по ЕГЭ проводился слишком однозначно, и эволюция ЕГЭ идет слишком медленно. Этому есть объяснения. Сторонники унифицированного подхода, в первую очередь Виктор Александрович Болотов, убедительно, на мой взгляд, доказывают, что у нас такая система, что проконтролировать и утвердить в виде традиции можно только нечто совершенно однозначное. У нас очень слабое научное профессиональное сообщество. Если предложить три-четыре варианта, оно просто разбредется, и ничего не удастся создать. Ho я, как и многие другие коллеги, считаю, что было бы полезнее опробовать разные методики, разные варианты измерения — а уже потом выбрать лучший. В 2001 году было принято решение, что ЕГЭ будет. И мы уже в первый год его проведения сделали заявление, что нужно было бы сделать вариативными типы заданий, обкатать соотношения между развернутым ответом и закрытыми вопросами. Общество, как известно, довольно давно обсуждает ЕГЭ по нескольким гуманитарным предметам, в первую очередь литературе и истории. На мой взгляд, ЕГЭ и по литературе, и по истории возможен. Более того, для литературы это вообще единственный выход, потому что никто в стране никогда не верил, что сочинения объективно оцениваются. He надо отказываться от ЕГЭ, и пусть внешние независимые эксперты проверяют работы. Да, это будет субъективный взгляд, но, по крайней мере, направлен он будет не субъективно. Ведь с чем воюют противники ЕГЭ по литературе? Они говорят, что неправильно оценивать знания литературы по набору фактов. Нельзя оценивать даже знание истории по набору фактов. Нужно вернуться к сочинению. Я их полностью поддерживаю. Это сочинение должны проверять не представители вуза, зная, кого они проверяют, а случайно подобранные люди, которые не будут скашивать глаза на фамилию. Вот так будет, я думаю, вполне нормально.

Ho ведь эссеистическая часть уже есть в ЕГЭ по русскому языку?

Она есть. Ho в чем проблема? Человек, который сдает единый госэкзамен, фиксирован на первых двух частях. Если он плохо напишет, он тройки даже не получит. И у большинства — то ли 70, то ли 60% — сил на третью часть не остается. Получается кривая картина. Я считаю, что по этим двум предметам, по литературе и истории, где требуется креативность, стиль, должен быть отдельный экзамен. При этом ЕГЭ обязательно должен эволюционировать, он остро нуждается в обновлении методик. Тогда в обществе, в педагогическом сообществе можно будет достичь более широкого согласия, чем сейчас. Потому что многие коллеги отметают не сам факт независимого экзамена, они отрицают конкретный формат. И мне кажется, надо, чтобы власть прислушалась к тем, кто об этом говорит.

Какие силы мешают эволюции?

Государственная машина. Ей проще делать что-то однообразное.

То есть вы считаете, что трансформация методов и форм опроса происходит медленно и должна осуществляться на основе более смелого эксперимента?

Да. И большая динамичность должна быть. Знаете, почему? Есть дополнительные аргументы в пользу этого. Ведь у нас люди очень быстро адаптируются к форме. Как только у нас форма окостеневает, школы принимаются натаскивать учеников. Раньше они натаскивали на выпускное сочинение, так что не будем считать, что с приходом ЕГЭ произошла катастрофа. А общие нормальные формы воспитания — они все-таки должны постоянно убегать вперед. Должен быть здоровый элемент неопределенности. Вот мне кажется, этот здоровый элемент неопределенности недостаточно выражен.