Цыганские дела*

В поселке Пери две части — одна русская, другая цыганская. Иду по русской. На дворе — апрель. Под ногами слякоть, вокруг серость. Убогие домишки с пустыми окнами. Свинцовое унылое небо. Почерневшие стволы яблонь. Сто лет некрашенные покосившиеся заборы. В огородах долеживают свое последние островки снега — такого жесткого и грязного, словно его сюда сложили перед выбросом на помойку. Бродячий пес цвета половой тряпки шумно лакает из лужи воду. Глаза впитывают блеклый промозглый ландшафт, в котором так сыро и неуютно. Вдруг смотрю — ярко-синяя косынка мелькнула, огненно-алая юбка зажглась, с ней рядом — желтая, там — зеленая! Как будто в черно-белом кино очутились цветные персонажи! Как будто в толпе из угрюмых и строгих заиграла улыбка!

Цыганская улица!..

Одно лицо — смуглое, длинное, вылепленное чуть гротескно, но со вкусом. Узкий, с горбинкой нос, широкие скулы, глаза, как рыбки! Завлекалка вьется... Глаз не отвести. На пальцах левой руки — три перстня, запястье обхватывает серебряный браслет. На вид — лет пятнадцать, но глаза взрослые. Голова в косынке — значит, замужняя. Незамужние ходят простоволосые.

Другая — косенькая, как Гончарова, круглолицая, с большими губами. Настоящая Африка! Одета беднее. Серьги попроще и перстень один.

Обе — в домашних тапках. Посмотрели на меня и скрылись. Они тут дома, а русские в гостях.

Улица такая, как будто по ней только что проехалась колонна бронетранспортеров — вся в кисель. He пройдешь. Какие-то участки выложены гатью из бревен и досок, иначе утонешь по колено. Дома — большие, высокие — плотно жмутся друг к другу, не оставляя их обитателям ни единого шанса на огород или клумбу. Кое-где сохранились времянки первой застройки. Цыгане приехали в Пери еще в 1971 году, но деньги на строительство нормальных домов — «с фундаментом, с печью» — появились не сразу. Сейчас у многих под окнами припаркованы автомобили. На крышах — антенны. Основательно живут.

Здравствуйте, ромалэ!

Поскольку день будничный, мужчины на заработках — уехали в город. В таборе — дети, женщины и старые люди. Невесты и невестки — все в работе и хлопотах. Одна тащит ведро воды, две другие с трудом тянут санки с мешком угля. Четвертая колет на лучины дрова. Дед и бабка жгут теплинку. Все — опрятные, чистые. Следят за собой. Исключение составляют дети. Эти — чумазые, как чертята, потому что нисколько не боятся испачкаться, мамы их за это не ругают. Никто здесь не скажет: «Посмотри на себя! В каком виде ты пришел!» Грязный ребенок — счастливый ребенок. Цыганята беспечно шастают по лужам, сбивают друг друга с ног, падают, не плачут. Губастый мальчонка, подпоясавший болоньевую куртку красным шарфом, чертит на земле нечто вроде «классиков» огромным топором, который едва ли не одного с ним роста. Мне в его возрасте и перочинный-то ножик не доверяли! Вот почему они вырастают такие цельные и самостоятельные.

Парень лет двадцати кричит мне с крыльца:

—  Вы к кому?

—  К Парадайце с Гогой.

Это вместо пароля. Сигнал о том, что я не чужой. У цыган очень четкое разделение мира на своих и чужих. Чужаками считаются все нецыгане. Для них придумано слово — «гажё». Как формулируют сами котляры, «гажё — это человек, но не цыган». Отношение к гажё у котляров мусорное. У них в подсознание забита двойная мораль. Перед своими цыган должен быть честен, гажё по большому счету не грех и обмануть — развести на деньги, использовать в своих целях. В ка- кой-то степени подобный расклад оправдан традицией — ведь гажё не придерживаются тех же правил, что и котляры, нарушают различные табу и, как следствие, «нечисты». Зачем с ними церемониться? He стоят гажё того! Если ты не партнер по бизнесу, не врач, не большая шишка, табор для тебя на замке. До сих пор не понимаю, как мне удалось этот лед растопить.

В первый раз, когда ехал знакомиться (не в Пери, а в табор в Панеево), я понятия не имел о том, как буду подбирать к нему ключик. Хотел составить стратегический план действий, но в голову лезла сплошная чушь. Мне было ясно, что ни одна из привычных схем тут не сработает. Что же делать? Решил, что любовь сокрушает все преграды, а я ведь цыган люблю и, значит, все у меня получится само собою.

Приехал — вижу: дети, выстроившись в линейку, маршируют, как солдаты по плацу. «Ша-гом ма—рш!» — командует один. Строй сдвигается с места: «Раз-два- три! Раз-два-три!» При виде меня шеренга останавливается. Цыганята козыряют — рукой к голове — и хором выкрикивают: «Здравия желаем, товарищ майор!»

Эге, думаю, значит, тут уж и не представляют, чтоб какой незнакомец, кроме как из милиции, к ним заглянет. Наверное, взрослые подучили. И с каким же складным расчетом — ведь майор в табор не приедет, приедет кто-то чином поменьше, ему от такого приветствия будет весело и приятно.

В голове почему-то всплывают строчки:

Никто из них не примет нас, никто не поймет,

Ho майор поскользнется, майор упадет.

Мы — лед под ногами майора!

В этот момент меня окружает цыганское секьюрити — молодые ребята с золотыми зубами, решительные, крепко сбитые, с очень серьезными лицами. Я среди них, как ромашка — лиричный и беленький. Как бы не оплошать, не поскользнуться. Объясняю, что я писатель, что хочу говорить с бароном, как найти его дом?

Цыгане смотрят на меня с подозрением, глазами так и прощупывают. Наконец один парень — Валера — спрашивает:

—  Документы с собой есть?

—  А у тебя?

Смеются. Юмор — главная вещь при наладке контактов с представителями других цивилизаций. Валера ведет меня через табор. Из окон с любопытством высовываются люди.

Валера на ходу всем что-то энергично рассказывает. Вдруг смотрю — захлопали двери, и от каждого дома устремляется ко мне по цыганке, а то и по две, как будто я привез что-то дефицитное и хозяйки испугались, что всем не хватит.

Валера по-приятельски мне подмигивает, берет за локоть и сообщает:

—  Я им всем сказал, что ты по тысяче рублей раздаешь тем, кто что-то интересное тебе расскажет.

В мгновение ока вокруг меня собирается толпа желающих рассказать мне что-нибудь интересное. Осажденный цыганками, я пускаюсь в разъяснения истинной сути дела. Валера исчезает, как мелкий бес. Мои слова про «дружбу и бескорыстие» цыганок сильно разочаровывают. Одна тетка обижается настолько, что начинает скандалить:

—  Да кто тебе тут просто так рассказывать станет?! Раз без денег, иди в колхоз, там тебе расскажут про навоз, про корову... Иди-иди с Богом! Я тут барони- ха, я над всеми домами командую. Что тебе еще нужно? Дай тыщу — все расскажем. He жалей. Видишь — дети голодные, кушать просят. Что я им скажу? Кушайте этого человека?!

И смех, и грех! Тут подходит настоящая «барониха» — Лиза. С ней мы очень душевно говорим. Липовая куда-то уходит. Вообще же они врут без зазрения совести. Наплетут с три короба за глаза и за уши. У них это национальный вид спорта, как в Бразилии футбол или в Англии бокс. С годами вранье доходит до автоматизма. Тут надо сказать, что врут они не только из алчности, но и потому, что если не приврать — скучно. Вот пьем мы перцовку, подходит к нам Женико:

—  Слушай, Дим. Ты сейчас в Ленинграде живешь? К нам вчера корреспонденты с Ленинграда приезжали.

—  А кто такие?

—  Я дал им интервью!

—  Да ты сочиняешь — по глазам вижу!

—  Нет! Они тебя знают. Спросили про тебя... А раньше к нам Листьев приезжал. Влад Листьев. Снимал барона, снимал бабушку. Он составил книжку наших портретов^[1]. Да. Что с ней стало — не знаю.

Другой цыган — в очках (это редкость), усы, как щетка. О ком бы ни зашла речь, он все время говорил:

—  А я его знаю. Мы с ним знакомы.

Например, я рассказываю:

—  Брал недавно интервью у цыганского скрипача Сергея Эрденко.

—  Я его знаю. Он у нас был.

—  Ходил на концерт к Эмиру Кустурице. (это режиссер).

—  А я его знаю. Он гостил тут.

В плане обилия сенсационных открытий табор в Панеево — уникальное место. В нем я услышал неизвестное стихотворение Александра Сергеевича Пушкина. Ни в одном собрании сочинений его нет — я проверял, и, хоть я не филолог, могу смело сказать: великий поэт в очередной раз подтвердил свои пророческие способности. До сих пор даюсь диву, как он в начале XIX столетия сумел так детально и подробно разглядеть реалии века XX. Положим, про то, что цыгане прекратят кочевать, еще можно было догадаться, но как Пушкин умудрился предвидеть образование комсомола — не понимаю. Одно слово — гений.

Барон табора Греко Мустафа читает стихи нараспев — как былину. Громко, с выражением. Руки поднял, словно славит на Пасху воскресение Иисуса Христа.

Говорится: вот шатер,

А напротив шатра Старик сидит с бородой.

Напротив шатра —

He при горе гора —

Сидит комсомолец-цыган.

Он речи ведет,

Он с цыганами поет:

«Эй, цыгане! Гей, цыгане!

Нас оседлости зовут,

Кочевать мы перестали!

Все за дело, все за труд!»

—  Это Пушкин написал! — утверждает Женико.

—  Он очень любил ваш народ, — говорю им я.

А тот, который в очках, опять за свое:

—  Пушкин? Ну, как же?! Знаю такого.

—  Если знаешь, расскажи про него.

—  Он был... (секундное смятение) хороший человек!

—  Еще бы он не был хороший — он же Пушкин!

В этот момент по табору прокатывается очередь пронзительных автомобильных гудков — шоферы сигналят, что из горинской кумпании приехал жених за красавицей-невестой.

Свадьба у котляров — ключевое событие, потому что обычно одна на всю жизнь. Разводов в таборах не признают. Невесту для сына выбирают родители. Свадьбы играются лет в пятнадцать. Свадьбе в обязательном порядке предшествует сватовство. Как правило, выбирать невесту ездят в другие таборы — за свежей кровью. Могут сосватать и трехлетних малюток. Я видел, как будущие муж и жена пускают кораблики в одной луже. Родители действуют загодя, чтобы перекрыть дорогу другим цыганам. К сосватанной девушке никто не посмеет подойти с намереньем отбить или взять к себе. С этим очень строго.

—  Как же выбирают из таких малышей? — с недоумением обращаюсь я к Па- радайце.

—  На мать смотрят, на отца. Если семья хорошая, значит, и ребенок такой же вырастет. На достаток смотрят, на здоровье...

Получается, что лучшие цыганки с детских лет уже кем-то заняты. Если кто- то с выбором запоздал, начинаются проблемы. Едет отец в другой табор смотреть невесту своему сыну, размышляет он так: «Ух, и красавицу же я ему выберу! У всех от зависти глаза вылезут! Век меня благодарить будет». Приезжает в соседнюю кумпанию, а там все красавицы уже разобраны. Цыган вздохнет, голову почешет и держит путь в третий табор. Там история повторяется. И в четвертом тоже. В пятом отец, который устал, надоело ему, уже другими глазами смотрит: «А и эта ничего, хоть и средненькая. Может, характер у нее добрый. Главное — духовная красота».

Потом происходит сватовство. Отец жениха приносит в дом потенциального тестя украшенную ленточкой бутылку шампанского, которая у котляров называется «плоска». Если отец невесты ее откроет, значит, сватовство состоялось. Другое дело, что он волен плоску принять, да не открывать — затянуть интригу на несколько дней, лавируя между «да» и «нет» и отговариваясь общими фразами вроде: «Как же я без любимой дочки! Как цветочек она у меня! Всем вы, сваты, хороши, но сомневаюсь я, извиняйте». Сомневаются обычно не долее двух-трех суток. Для будущего тестя это тем более удобно, что все это время пир горой идет за счет жениха и его семьи. Если в итоге сватам все же отказывают, возвращая им непочатую плоску, семья невесты обязана покрыть им все издержки. Впрочем, обычно, если уж пошла гульба, то и свадьбе быть.

С незапамятных времен у котляров положено платить за невесту калым, назначаемый ее отцом. В начале XX века в Восточной Европе, где на тот момент кочевали котляры, эта плата колебалась в районе 500—700 золотых монет, у нас и по сей день — 8—10. Существует даже предание о том, что котляры приехали в Россию из Австро-Венгрии и Румынии якобы именно потому, что здесь цена невест была очень низкой. До сих пор выкуп платится в старинных монетах, которые бережно хранятся в каждой семье уже добрую сотню лет — попадаются и дукаты Марии-Терезии, и австро-венгерские кроны Франца-Иосифа, и турецкие лиры эпохи султаната, и российские царские империалы. Котляры хранят и лелеют их, как нумизматы. Даже если семья откровенно нуждается или выглядит нищей, у нее все равно на огороде закопана банка с золотом. Котляры от него без ума. У них на золоте — бзик. Я знаю семьи, которые разорились, занимая деньги на бизнес под чудовищные проценты — лишь бы не трогать закопанное сокровище, которое представляет для них не столько материальную, сколько символическую ценность. Это первобытный культ, а не усмешка капитализма. He заначка, а любимый священный металл. В последнее время получили распространение самодельные монетки, выполненные под старину.

И вот наступает торжественный день свадьбы. Русские на ней — только видеооператор и музыканты с аппаратурой. Некоторые цыгане намеренно шикуют и чтобы про них говорили: «Ай, какие щедрые, какие богатые!» Покупают очень дорогую водку и высококачественную колбасу За праздничным столом мужчины сидят отдельно от женщин. Тамада обходит гостей и собирает подарки. Звенят бокалы, играет музыка — все, как у нас, за одним небольшим отличием в лучшую сторону.

Дело в том, что вопреки распространенному мнению, будто бы цыганская свадьба — это глум и угар, котляры ведут себя на протяжении всего вечера очень чинно. Предварительно из молодежи выбирают дежурных, и, если кто-то, выпив лишнее, начинает бузить, они тотчас подлетают к нему и решают конфликт, преимущественно мирными средствами. В крайнем случае, могут вывести и уложить спать. Очень плохая примета, если гости за свадебным столом поругаются. Молодым — дурной знак, а гостю, устроившему скандал, еще хуже. У него сильно портится репутация, его в таборе осуждают: «Как же так! На свадьбе повздорил, другого места не нашел! Фу, пьяница!»

Часов в 11—12 ночи гульба приостанавливается. Старые женщины ведут молодых в отдельную комнату, где и учат делам супружеским. He у всех пацанов получается сразу, особенно, если свадьба «на выезде» — в другом таборе. Дома, как правило, все в порядке — там и стены помогают.

По котлярским понятиям, главное украшение невесты — невинность. Окровавленную простынь выносят и показывают гостям в доказательство того, что невеста «честная». Иногда свекровь с этой простыней танцует. Все опять садятся за стол и гуляют до утра.

На рассвете мальчишки должны натаскать к каждому дому по ведру воды, чтобы оповестить, что молодая играла свадьбу чистой и непорочной. Это, впрочем, и так уже всем известно, но обычай есть обычай. В последние годы он сильно упростился, и ведро с водой получает только отец невесты — он должен из него умыться.

Мне, впрочем, интересен другой нюанс:

—  Что если мальчику невеста не нравится?

—   Ну, они же дети, 14—15 лет. Они к этому относятся несерьезно, как к игрушкам. He понимают, что на всю жизнь. Им легко навязать что-то. Раз родители решили, то так и надо. Родители плохого не подскажут никогда. Осознание приходит потом, когда сколько-то вместе прожили, часто уже и ребенок есть, куда уж тут расходиться, особенно девушке. Переживают, но терпят.

Это мужское мнение, которому цыганки только поддакивают:

—  Женщина, которая с одним поживет, с другим поживет — это не женщина. Ну, побил он тебя — все бывает. К мамке убежишь, поживешь у нее неделю, потом придешь, чай поставишь, муж придет, как ничего не было, живем, разговариваем, телевизор смотрим.

Иногда, разумеется, случаются эксцессы, которые настолько потрясают кот- лярский мир, что надолго откладываются в народной памяти в виде быличек. Вот одна из них. Привожу почти дословную диктофонную расшифровку со всеми стилистическими огрехами, чтобы, в ущерб гладкости речи, можно было почувствовать ее живость.

Одна девушка дружила с другим парнем. По закону ей не давали выйти за этого парня, а хотели дать ее за другого. Она того парня не любит. Любимый ей предлагает бежать. Она не решилась. В общем, насильно взяли и отдали ее за другого цыгана. Она всегда плакала, всегда недовольная была своей судьбою. Вот пойдет в лес, плачет-плачет, смотрит на небо и говорит: «Господи! Отдали меня за нелюбимого человека из-за его богатства! Как мне жить? Что мне делать? Покушение на себя сделать, отравиться — что мне делать ?» Муж начинал уже ее бить — ну, видит, что она его не любит. А она говорит: «Чем так жить, лучше пойду к речке и кинусь я». Ну, и пошла она к речке кинуться, стала на высокий берег и помолилась богу. Все, говорит, кидаюсь. И откуда-то летит ее парень — тот, кого она любила, выхватил ее, удержал от смерти и говорит: «Если ты кинешься, я за тобой, но я не допущу, чтобы ты умерла. Пускай хоть весь табор нас видит вместе, что хотят пускай с нами делают. Я тебя заберу. Я не дам, чтобы ты страдала и мучилась».

В общем, они решились и убежали. Родичи стали разыскивать их. Слухи ходили, что поймают — убьют, так разозлились на эту пару. Скрывались они пятнадцать лет. У них дети появились, все, и они пошли в другой город, в другой табор и стали объяснять свою ситуацию. «Вот так, вот так, вот так, вот так, — говорит она. — Люблю его, он меня, а меня отдали за деньги и богатство за другого замуж. Мне немило было жить, я хотела кинуться, покушение на себя сделать, вот. Что мне делать? Мы убежали. Пятнадцать лет прошло с тех пор, а мне все хвалятся, что если его поймают, меня поймают — зарежут, убьют нас обоих. Вы как барон, такой знатный цыган, рассудите нас, столько время прошло! Да, я стыд сделала, позор сделала, но ведь столько лет прошло! Смирение какое-то должно быть?!»

Этот барон спросил, чья она дочь, и говорит: «Да, мы слышали вашу историю, но я тебе помогу». Она говорит: «Только вы поручитесь, что с ним ничего не будет и со мной». «Да, — говорит барон. — Я поручаюсь». После дал он телеграммы ее родителям, они приехали и с ними еще те цыгане, которые дали калым за нее. Сделали расчет, калым-золото возвратили этой семье, все обошлось по-культурному, спокойно.

Прошло после этой разборки пять лет. Внезапно поймал ее первый муж. Подстерег и убил ее очень жестоко. А перед смертью сказал: «Раз ты мне не досталась, и ему ты все равно не достанешься, хоть и столько времени прошло». И он ее взял и убил, и потом сам себя порезал.

История жуткая, однако, не стоит делать из нее вывод, что для цыган убить человека — плевое дело. На них и без этого навешано немало клеветнической ерунды. Ну, ворье, ну, мошенники, но никак не убийцы и не злодеи. Я объехал четыре табора, обошел десятки котлярских домов, сколько раз общался с ними на улице и ни разу (ни разу!) ничего плохого от них не видел. Правда, один раз меня с ними забрали в милицию, но тут не цыганская вина. Судите сами. Стоят на ивановском вокзале цыганки-гадалки. Я мимо иду. Одна — ко мне, говорит так вкрадчиво:

—  Закурить не будет? Нет? Извини, что я тебя грубо остановила... Хочешь погадаю? Все скажу. Завидуют тебе. Остановись. Я тебе имя скажу. Краси-и- ивый!

В общем, так. Познакомились. Разыгрался диалог. Я их пивом угостил. К ларьку они сами сбегали и сдачу принесли. Зажигательные, славные. Глаза — «подвижные, как пламя». Одна стоит, подливает мне в стаканчик. Другая чечетку бьет. Мурлычут, скалятся. Такое впечатление, что сейчас ямщик на тройке примчится, затянут величальную и понесемся сломя голову на край света — мимо всех светофоров, «Связных», «Рив Гошей». Я им вопрос, они мне сто ответов. Попечалились, что барон у них умер недавно, нового никак не выберут. Одна приближает ко мне лицо и доверительно говорит:

—  Митя, ты же разумный человек! Бери мою дочку, и мы тебя нашим бароном выберем!

—  Нельзя же русским на котлярках жениться!

—  Это раньше, раньше было, а сейчас не то.

—  А мужчины ваши как на это посмотрят?

—  Да что мужчины! Тьфу!

—  А разве у вас не мужчины во главе семьи?

—  Бомжи они! Какие мужчины? Денег не приносят.

—  Вы их кормите?

—  Ну, а кто же?!

Сразу видно, что у них табор бедный, деградирующий, опасный. Недаром женщины гадать ходят. Разве хороший цыган в нынешние времена допустит, чтобы его жена или дочка по вокзалам да базарам болталась? Эти же мне сами какую-то красотку подсунули. Даже в сторону отошли, чтобы мы вдвоем пообщались — новая «теща» организовала. А невеста спокойная, уверенная. Лицо — всегда готовое улыбнуться, но без заискиванья. И глаза отводит с лукавой дикарской скромностью...

Кончилось тем, что и меня, и невесту, и тещу задержал наряд милиции «за распитие спиртных напитков на территории железнодорожного вокзала». Больше я их не видел. Менты разлучили. Судьбу мне сломали. И это за всю мою жизнь самый негативный результат общения с цыганками! Плевый штраф и куча впечатлений! Так что нечего их бояться. Они не звери. Если вдруг соберетесь в табор, лучше ехать не с пустыми руками — взять водочки, закуску или фрукты. Если вы им понравитесь, они в следующий раз сами вам поднесут угощение «от товарищей и нашей кумпании». Каких-то особенных блюд цыганская кухня не знает.

Очень любят голубцы — «сармали». В чай кладут не только лимон, но и курагу, изюм, порезанные кусочки яблока, апельсина. Посуда блестит — до того надраенная. Пусть не говорят, что у цыган в домах грязно. Молодухи целый день со швабрами носятся. Чистота — маниакальная. Правда, труд их не ценится, потому что в любое время года, в любую слякоть, кто в гости заглянет — не разувается. Ходит по всему дому в уличной обуви. Даже половичков не кладут, чтобы ноги вытирали. И двери всегда раскрыты. Ни одной на замке не видел. Воплощенный коммунизм! Заходи, к кому хочешь.

Газового отопления в домах, как правило, нет, но в комнатах тепло — топится печь. Из мебели — диваны да кровати. На полу и стенах — ковры. Признак богатства — дорогие люстры и аудио- и видеотехника. Телевизор работает круглые сутки, даже если его никто не смотрит. Очевидно, в счетчике — «жулик». Собак и кошек не держат. Все ухожено, чистенько, по местам разложено.

—  Сейчас у нас так, — рассказывает Брия. — Невестка встает в семь утра, наряжается, самовар ставит на всех... Свекруха спит, а невестке надо быть на ногах! Жарит, варит, стирает! Когда не устанет невестка утром, у нас это позор!

Как многие народы, сохранившие традиционную культуру, котляры выказывают большой почет старикам, поэтому многие в молодости, чтоб казаться солиднее своих лет, отпускают бороды и усы, ведь «чем старше выглядишь, тем мудрее».

—  У нас со стариками говорить — благо. Приходят ко мне в праздник правнуки, внуки. Спасибо, говорят, что вы с нами говорили, что вы счастья нам пожелали, — делится со мной пожилая цыганка.

Молодой кивает и подхватывает за нею:

—  Мы все хотим быть похожими на деда!

Собственно говоря, главная ценность для котляров — семья. В детях они видят продолжение себя. У кого детей много, тот считается богатым человеком. У Греко и Лизы их целых двенадцать. И у каждого уже свои семьи — человек по пять—шесть. Посчитайте, сколько у Греко внуков. 12 х 6 = 72! Есть чему позавидовать.

Я так думаю: если Путин объявил 2008 год Годом семьи, значит, это цыганский год. Ведь что самое ценное может передать отец сыну? Свой взгляд на вещи, свое понятие о нравственном и безнравственном. Котляры сохранили четкую иерархию ценностей — сверху Бог (православный), а под ним ходят люди, и каждый живет перед Богом и людьми. То есть в таборе все на виду. Если проштрафился и нашкодил, ты этого не скроешь. Тебе будут помнить. Поэтому все стараются вести себя достойно. Поговорка «береги честь смолоду» для котляров — не пустые слова. Эта стройность мировоззрения — почти аристократического толка. Котляры, вследствие своей добровольной изоляции, еще не нюхнули такого бедствия, как распад традиционной системы ценностей, но он уже не за горами. Они не слепы и с осуждением принимают то, что происходит вокруг них, крайне беспокоясь, какими же вырастут их дети и внуки.

Вот типичные примеры котлярских суждений на тему этики:

«Раньше люди по-человечески друг к другу относились, а теперь что за человек пошел ? В Бога он не верит, в людей не верит!.. В кого ж он верит ?! Гнилой орех!»

«Кругом жулье. Воруют у народа деньги, и народ заставляют в воры идти. Еще эти взрывы, заложники, терроризм, убийства... Зачем все это?»

«По телевизору черти что показывают! Вот мы были в ГДР, давно это было, пришли с другом в кинотеатр. Смотрим — девушка плачет. Спрашиваем: “Что ты плачешь?” Она говорит: “Приехала за тридцать километров из деревни на фильм, а он только с восемнадцати лет! Меня не пускают!” Мы говорим: “Погоди. He реви”. На нас тогда плащи были — черные, длинные. Мы ту девушку под плащи с головой упрятали и мимо кассы провели. Так весь фильм и просмотрели втроем на двух местах. А что там нельзя смотреть молодежи было ? Один поцелуй невинный!А сейчас чего передают ? Голых одних — друг на друге!»

«Раньше русские делили с нами хлеба кусок пополам! Мать моя ходила по деревням. Мед, яички, картошку, сахар — целую сумку могла нагадать! Русские все делились, а теперь ничего не дают».

«Раньше народ вежливый был, а тут иду —русская женщина на мужа ругается: "Сука! Паразит!” Разве так можно ? Она же женщина — культурная, грамотная, родилася- училася, а ругается! Понимаешь, как нехорошо?»

«Мы самый лучший народ, я думаю!Дети у нас не пьют, с другими бабами не шляются, на дискотеки не ходят. В пять часов они все дома. Наркотики вообще не знают что такое! Мы их женим рано, чтоб семейные были, серьезные. Драк не любим!»

«Дети — это кровь наша. Русские своих детей бросают, а мы своих никогда не бросим. Мы и чужих берем — из приюта. Все по документам. Неправду говорят, что мы их крадем».

Это действительно так. Я не раз видел цыган светловолосых и голубоглазых. Это были как раз те самые сироты-детдомовцы, которых котляры официально усыновили и воспитали по своему уставу. Они выросли и женились на цыганках, дети у них — полукровки, но сознание на сто процентов цыганское. Потому что главное — дух. Это только с первого взгляда кажется, что у цыган «ни родины, ни флага». Флаг у них есть, и на нем написано: «Мы цыгане, а остальное — не ваше дело». Причем это загадочное определение «мы цыгане» означает только то, что им в данную минуту выгодно. Обман — такая же часть цыганского мира, как золотые зубы, чай из фруктов, суеверия или красная лента, развевающаяся на доме невесты в день ее свадьбы. Нерушимая заповедь лишь одна: «Будь цыганом». Ho она подразумевает и все остальное: верность традиции, культ семьи, двойной стандарт в общении со своими и с чужаками, неувядающее жизнелюбие, наивность и хитрость, наглость и набожность, деловитость и бесшабашность, доброту и жестокость — все краски цветущей и яростной жизни.