Журнал литературно-просветительский, политический, учёный. Архив 2001-2014

Смысл труда

 
Напечатать
Александр Родионов

Все, что здесь рассказано, — в прошлом. Слава богу, авторы нижеследующих текстов уже на свободе и их нынешний труд никак не связан с опытом работы в колонии. Да и сама колония, вероятно, изменилась — хотя бы формально: ведь строгий режим для женских колоний теперь заменен на общий, а Шаховская ИК-6 в Орловской области, о которой здесь идет речь, была одной из немногих в России женских исправительных учреждений строгого режима, сюда попадали за особо тяжкие или повторные преступления.

Авторы — рядовые заключенные, но необычные женщины. Белла Кухалейшвили и Марина Клещева — участницы психотерапевтического театра, созданного в Шаховской колонии молодым психологом Галиной Рословой. Около тридцати женщин-за- ключенных на протяжении четырех лет (с 2001-го по 2005-й) работали вместе, репетировали, ставили и декорировали спектакли, писали этюды, играли на сцене. Одним из направлений работы театра было сотрудничество с московским TEATP.DOC. Драматурги и режиссеры с воли приезжали в колонию, устраивали читки и ставили спектакли («Преступления страсти» Галины Синькиной, «Яблоки земли» Екатерины Hap- ши и Аглаи Романовской), вели драматургические семинары. Заключенная-драматург Екатерина Ковалева стала одним из зачинателей движения «Новая драма»: ее первая пьеса «Мой голубой друг» была представлена на фестивале «Новая драма» (2002) и на Декаде новой драмы в МХАТ им. Чехова (2003), а недавно в Центре драматургии и режиссуры прошла читка ее второй пьесы «Ну вот и приехали».

Создательница театра Галина Рослова (теперь она носит фамилию мужа — Шмелева) перешла работать в Орловский централ, и драматурги в колонию уже не ездят. Авторы представленных ниже текстов давно на свободе, причем Марина Клещева перед освобождением успела победить в конкурсе тюремной песни «Рябина красная» и сыграть заглавную роль в самой заметной премьере психотерапевтического театра — «Король Лир».

Александр Родионов

Белла Кухалейшвили

МЕЧТА ВЫЖИТЬ[1]

Просыпаюсь задолго до крика «подъем» из-за ходьбы и шебуршания пакетиков, кипящего кипятильника в кружке, народу много, все хотят пораньше умыться и одеться из-за толчеи в туалете. Два толчка на 100 человек, утром это впечатляет, все злые, толкаются и орут. Все равно успеваю пять минут спокойно полежать и определить свой день. Работаю в цехе по производству соевого молока. Ключ от цеха берется на 5-м посту у надзорок (дежурные по зоне, вольнонаемные) под роспись. Открываю цех и «ура!» — за ночь труба не лопнула, мыши не сдохли, потолок не обвалился, за исключением шлепков побелки на кафельном полу. Включаю агрегат и ухожу на кухню за кастрюлями для молока. «Старшая» поваров не разрешает выбрать то, что нужно, и я начинаю закипать. Время — 7 утра, и «на волне» уже 4—5 человек из-за упрямства Марьи Ивановны. Просто сказать «да», и все кастрюли были бы на месте, не говоря уже о нервах. Как же не хочется обращаться к надзоркам. Опять кричу, здесь без крика ну никак. Все, добилась, а иначе никак. Ну не могу же я сливать горячее молоко в кастрюлю, где написано «Рыба».

Прихожу с добычей в цех и начинаю процесс варки. Молоко варится, есть возможность почитать, пописать письма или заняться репетицией в одно лицо. Наверное, через 100 лет буду вспоминать, вошла в образ герцогини — так «величественно» выливаю ведро с молоком в бак со словами: «He знаю радостей других, помимо моей большой любви к вам, государь». Входит начальник мой, азербайджанец орловского разлива: «Ты что, мне в любви объясняешься? Там лошадь пришел, надо отходы грузить». Герцогиня грузит отходы, красавец-азер стоит и смотрит. Вот, гад, даже не поможет. И велит: «Иди, собирай рабочих, сейчас тебе тонну сои сухой привезут». Рабочих нет, им надо платить хорошими сигаретами, они уже в зоне избаловались, а у меня только «Прима». Нашла троих, двое носят по мешку, третья мне предложила тащить мешок вдвоем. Стаскиваем с машины, вольный шофер стоит и смотрит, как я корячусь под тяжестью. Зло, больше нет в душе ничего в этот момент. Мешок из рук вырывается и рвется, соя высыпается на землю. Ух ты, ворон сколько! И сразу появилась, тут как тут, так называемый непосредственный бугор — комендант зоны, осужденная Ира по кличке «Дед». Кричит: «Сейчас комиссия, а у тебя тут соя насыпана и территория грязна от ворон, собирай сою, побели ограду, клумбу возле цеха и убери мусор». Господи, а в 13 часов у меня репетиция неотложная, и подводить своих родных театралов не хочется. Что за день!

«Покупаю» опять работяг на уборку и бегу выключать агрегат и краситься. Один глаз, как назло, потек, в это время входит самый большой начальник и «с теплом в голосе»: «A-а, бандитка!» — начинает мерить комнату, что-то подсчитывать и говорит, что у тебя тут места много, подселю к тебе «макаронку». Ага! Зад об зад, мешки с мешками и общая борьба с мышами. Двуногими и четвероногими. «Ух ты, да ты споришь со мной, вот в ШИЗО посажу, будешь знать, как спорить и дерзить. Ну, ладно, раз не получится “макаронный аппарат” вогнать к тебе в цех, то иди и расскажи осужденной Шольдиковой, кто такие “Братья Карамазовы”, а то дикарей МВД понасажало, а ты иди и просвещай, а не то в ШИЗО».

Все, ушел. Сразу же бегут надзорки: «У тебя был “папа”, что говорил, может, у тебя прошмонать?» (уж привыкли они к «негативу», лишь бы выслужиться перед начальством).

Опять иду в столовую за подсобными рабочими, чтобы отнести 150 литров молока в четырех больших кастрюлях. Опять: «Ты что, не можешь на стороне людей найти, зачем тебе мои рабочие?». А я в ответ: «Чужим платить надо, а твои обязаны, им за это зона платит зарплату, и вообще, ты мне надоела и пошла ты на..!» — «Ну, раз уж ты ругаешься, то пусть будет, как ты хочешь».

Зона — здесь добиваешься своего такими средствами:

1.  «Е...ный в рот» — самое сильнодействующее.

2.   Бегом к ментам и «настучать» — эффект тот же.

3.   Настучать по морде.

4.  Думающего или умеющего слушать — посадить напротив и объяснить словами, доходчиво и вразумительно. Ho это реже всего, т. к. самое лучшее — см. п. I.

А мне хотелось бы работать в библиотеке, хотя ответственности очень много, но интересно не только от общения с людьми и не только с зэками. В принципе, клуб в зоне — это центр общения, очень большой оазис, возможность знать все и вся. И самой отдохнуть душой там, где хотелось бы: в книгах, в людях, интересных тебе, в музыке, отдохнуть умом на собраниях, ведь там можно такое услышать! Узнаешь обычно, на кого наезжает администрация, у кого и с кем какие отношения, кто допустил нарушение, кто «поднялся» и за счет чего.

Жизнь в зоне — вся по принудиловке. Подъем, поход на работу и работа, поход в столовую, поход на проверку. Свободного времени полтора-два часа: баня по определенному графику, телевизор — вечный раздор, т. к. кому что нравится смотреть, переключается канал, и кто-то может в рожу схлопотать. Лично у меня огромное желание иметь маленький телевизор, весь срок мечтаю иметь свой и не зависеть от любительниц «мыльных опер» бразильских.

Сон. Расстелить постель можно почти перед отбоем, раньше не разрешается — наказывают. Многие во сне разговаривают. Тема производственная, и чаще всего матом «отсылают» бракоделов или требующих «подачу». Иногда ночью можно услышать скрип шконки — это лесбиянки занимаются любовью. Некоторые возбуждаются, кто-то завидует, кто-то матерится уже по этому поводу. И жуткий дух множества непромытых тел, некачественного питания, тяжкий дух грешных душ, наверное, самых грешных, раз нас наказывают зоной.

Мечты — мечтают о воле больше всего, хотя у некоторых в глазах видно не тоску, а мечту по несбыточному уюту дома, по дому просто как таковому. Врут о воле и мечтают, что именно такая воля их ждет. На самом деле на воле их ждет грязь и неустроенность, возможно, и смерть, возможно, дети, брошенные в детдомах. У меня мечта — выйти и замолить грехи перед родными и создать для них уют и достаток в финансах.

А вообще мечта здесь — выжить.

Марина Клещева

Я — ЭЛЕКТРИК

В 7.00 я захожу на территорию производства. Остальные рабочие являются с разводом, стройными шеренгами по 5 человек в ряду. Это где-то ближе к 8.00. Захожу на фабрику и начинаю свой рабочий день с освещения основных корпусов. На каждом этаже, возле каждого цеха, имеются распределительные щиты. В этих щитах находятся автоматы, отвечающие за ту или иную часть здания. Вот с этих автоматов и начинается моя рабочая смена. Затем иду в инструментальный цех получать под роспись своей рабочий инструмент (отвертки, молотки, зубила, пассатижи и пр.).

Инструментальный цех — слишком громкое словосочетание для той «каморки папы Карло», в которой хранится весь инструмент нашего производства. Полтора метра в ширину и метра четыре в длину. Заходишь, делаешь два-три шага вперед и упираешься в громоздкий письменный стол, за которым восседает впритык к противоположной стене осужденная, выдающая и принимающая мешки с ножницами, пилами, молотками. Сколько бригад на фабрике, столько мешочков с ножницами — по количеству людей в бригаде. Так же и у нас — электриков, механиков, плотников: у каждого свой мешочек с описью, вложенной внутрь. На столе лежит большой самодельный журнал, в котором мы каждый день расписываемся, в начале смены за «принял», в конце смены за «сдал». Все инструменты имеют свое личное клеймо, на ножницах выбит номер. Как ставятся номера, мне до сих пор непонятно. По-моему, никакой определенной нумерации не существует. Зато с моим инструментом все предельно ясно, на каждой отвертке, пассатижах, молотке выбито одно клеймо — «Э-1».

Получив инструмент, поднимаюсь на второй этаж в свою каморку под названием «Электроцех». Этот цех побольше, чем инструментальный. «Два шага налево, три шага направо». По одной длинной стене разместилось в ряд три стола, по другой — шкафчики, очень напоминающие ящички под одежду в детском саду, и письменный стол. По ширине эта комната в хорошее окно. Двум тяжело электрикам. В оставшемся промежутке — между рабочими столами и ящиками — просто не разойтись. Благо, почти все мы из породы «гончих».

В смене два осужденных электрика и один вольнонаемный, отвечающие за работу швейных цехов, и два электромеханика, которые обслуживают исключительно закройный цех и промер. Оба — вольнонаемные. В другой смене такое же распределение труда. Конечно же, мы все по возможности помогаем друг другу, с учетом своих познаний в работе. Один умный товарищ подметил: «He смотрите, что электрики сидят и ничего не делают. Это значит, что все кругом крутится и работает. Вот когда электрики примутся за работу, тогда если не все, то половина вашего производства точно будет простаивать бесцельно». Правильно мыслит парень.

He скажу, что мы все время сидим (хотя бывает и такое), работы всегда хватает. У нас в работе нет определенного процесса. Ho все-таки какую-то не очень интервальную систему я подметила. Один день — словно по предварительному сговору, у всех начинают ломаться пружины на моторах и отваливаются шкивы, другой день — пошла вереница утюгов и розеток, третий день — начинают поочередно сгорать моторы, четвертый день — сходишь с ума от безделья и мечтаешь всю смену об одном: хоть бы у кого-нибудь пружина что ли лопнула.

Можно заняться переборкой светильников, в цеху много полурабочих светильников, т. е. горит всего одна лампа из двух положенных. Ho и здесь возникают проблемы: нет деталей, жди, когда закупят. И вот сидишь всю смену, «как дурак на именинах». Знаешь, что есть недоработки, есть чем заняться, а ничего для этого нет. Вот так и проходит день за днем.

Все рабочие смены проходят и обычно, и необычно, но, в принципе, почти одинаково. Единственное, что бывает в моей работе необычного, это когда вдруг предоставляется возможность узнать то, чего ты до сих пор не знала. Какая-то новая конструкция мотора, автомата, еще чего-то, или вдруг что-то заискрилось в большом центральном щите, и ты прешься туда с вольным электриком и наблюдаешь со страхом и волнением за смертоносным монтажом, понимая, что может завтра настать такой момент, когда вольных на работе не будет, и тебе самой придется взяться за эту работу, дабы не остановилось производство, которое обеспечивает колонии нормальное проживание в это суровое для всей России время. Вот так и проходит день за днем, год за годом, не предвещая в ближайшие несколько лет никаких перемен в твоей практически однообразной жизни. Смена заканчивается, сдаю инструменты, выключаю силовые автоматы, обеспечивающие запуск тока на швейные машины, дожидаюсь, когда уборщицы помоют полы в цехах. Выключаю светоосвещение до прихода следующей смены и ухожу в жилую зону, одна, вне развода.

2.   Три года проработала в швейной бригаде до перевода на работу электрика. Что такое бригада? Вообще-то бригадный метод, он и на воле бригадный метод. Единственная разница заключается в контингенте, собранном в этой бригаде. Возможно, в нормах и в дисциплине труда. Организация, думаю, та же, что и на АО «Москвичка» или «Смена», как их там на воле сегодня величают. Массовый пошив. Распределение труда — пооперационное. На каждую операцию рассчитано время в секундах, количество единиц, положенных на это время, и подоперации, входящие в основную операцию. Каждый шьет ту операцию, которую ему определяет бригадир (бывает, и мастер цеха). В исключительных ситуациях, когда мотористка начинает проявлять свой гонор, к этому процессу подключается начальник цеха, а то и главный инженер производства или же директор фабрики.

В общем, все так же, как и на вольном производстве, если бы не этот гонор отдельных личностей, которые желают делать только то, что они «желают». Прибавим к этому то обстоятельство, что большинство невест предпочитало бы вообще не работать, «грея зад на маминых посылках». Люди, привыкшие к легкой работе, проживающие на всем готовом или за счет мужей-лохов. «Где бы ни работать, лишь бы лежа». А вот наказания боятся 95% всего спецконтингента.

Впрочем, на швейку, как и в Рим, ведут все дороги. Попробуй кто-нибудь из нас, работающих на «точках», совершить какую-нибудь незначительную провинность, сразу услышит крик начальника: «На швейку пойдешь!» И многие боятся, боятся швейки, как огня. Никому не хочется 8, 10, а то и 12—16 часов протирать копчик на стуле, не разгибая спины, теряя зрение от постоянного многочасового каждодневного напряженного наблюдения за строчкой. Глаза «в кучу», задница болит, позвоночник индевеет до такой степени, что кажется, вот-вот высыпется в трусы. Особенно, когда идет сгон. Заказчик уже топчется у дверей, сейчас обидится и уедет и больше никогда не свяжется с вашим производством.

Вот тут начинается массовая шизофрения. Кто сказал, что шизофрения не передается? Передается, ох, как передается. У одной машинка барахлит, она задерживает подачу. Естественно, все следом сидящие начинают взрываться на предыдущего, требуя подачу. На соседнем агрегате мотористку начинает подергивать от нарастающего крика и воплей. Она не вмешивается в эту распрю, это не ее дело. Ho стоит к ней подойти кому-либо с вопросом, она взрывается, как пороховая бочка, вызвав ответную реакцию у обратившейся. И если в это время находишься у входа в цех, то картина из нелицеприятных. Одна бригада уже сейчас сойдется в рукопашной, а по всему цеху то тут, то там разрываются одинокие «снаряды». Под давлением заказчика в цех может войти разгневанный директор, который тут же ставит по стойке «смирно» всех мастеров, бригадиров, вольнонаемных контролеров, а также нерадивых швей. Мастера тоже начинают отрываться на бригадирах и швеях, а бригадиры — на швеях. Всех трясет, колотит и разрывает на куски. Швеи, давно привыкшие к этому безобразию, стараются молча ретироваться, предварительно пообещав, что «все щас будет». Ho более восприимчивых и эмоциональных уже потряхивает, от волнения у них не ложится правильно строчка, все валится из рук, и ни черта вообще не выходит. Чувство такое, что сейчас у некоторых, включая администрацию, начнутся припадки. Ничего, не падают. Продукция сдана, заказчик уехал, начинается новый пошив, и все общаются как ни в чем не бывало. Правда, нет-нет да брешут между собой швеи-мотористки из-за перепутанных цифр на краях, т. е. очередности единиц, из-за задержки подачи и прочей ерунды. «Брешут» — мягко сказано. Мне частенько в детстве приходилось лепить куличики из песка под столом, за которым отмечали свою благополучно закончившуюся рабочую смену шофера-дально- бойщики. Так вот, тот сленг и «в пыль не попадал» матерщине, изрыгаемой нашими мотористками в адрес друг друга. Для того чтобы в конце месяца проценты с пошива превышали положенные 100, женщины берут разгрузочные операции и подоперации. Это те, кто зарабатывает себе на жизнь сам, без помощи обеспеченных родителей и подруг по несчастью. Иногда бригадир сама просит разгрузить ту или иную операцию. И вот тут-то начинается. Одна операция дает хорошие дополнительные проценты, другая практически беспроцентовая, что говорится, «3 копейки километр». Мелкая, нудная, «беспонтовая». Чтобы что-то набрать в смену, необходимо одолеть 4—5 краев. А когда?! Еще же есть своя, основная операция. И начинается... Ты услышишь свою судьбу лет на 10 вперед, судьбу своих родителей и детей. He дай бог услышать все это. В каждое оскорбление вкладывается столько злости и одержимости, что остается чувство, будто это не слова летят, а проклятие, которое ты сей же час начинаешь оправдывать — твое физическое тело меняется на глазах у всех и приобретает именно ту внешность, в которую тебя обрядили. Оскорбления выдумываются на ходу, экспромтом, превращая всему миру известный русский мат во что-то непостижимо зловещее, обещающее тут же свершиться. Вот когда понимаешь всю истинную сущность общества, в котором тебе придется прожить отрезок своей бездарной жизни.

Вот в этой ситуации все зависит от количества имеющихся зубов. Зубы — это муляж, и я прекрасно понимаю, что дальше выдергивания друг у друга волос или синяка под глазом (единичные случаи) никуда не зайдет. He даст (и об этом знают обе стороны) страх перед наказанием более суровым. А боятся здесь даже потерять нижнее спальное место, перебравшись на второй ярус. Ате, кто не боится, понимают бессмысленность происходящего. Чего ради лишать себя хорошо насиженного места? Человека все равно не изменишь. He тот возраст у людей, населивших колонию, в котором можно изменить личность. Можно заставить притихнуть на время, «закрыть рот», принудить поступать правильно... Ho это временно, под неусыпным контролем, здесь. Смотрю порой, как они вырывают чуть ли не с кишками друг у друга подачу, и хочется сказать: «Девочки, какое завидное рвение! Если б вы на свободе так радели за подачу на каком-нибудь швейном производстве, цены бы вам не было».

Нет, на свободе некогда, возвращаемся обратно. А рвемся, рвемся на волю- матушку, как одержимые. А зачем рвемся? Опыт подсказывает: затем, чтобы напиться раз до усрачки, изваляться в луже и обратно, поднимать швейное производство. Или обколоться и забыться и забыть, как ненавидели швейку, как закручивал душу в узел этот проклятущий режим. Туда нельзя, сюда нельзя, никуда нельзя.

Кто такой бригадир? Бригадир — это «погонщик стада», но такая же овца. Она выслушивает свою судьбу от мастера, которую трясет, нач. цеха и вышестоящих представителей администрации. Бригадир получает все пинки за всех швей разом. Ее задача — правильно рассадить швей пооперационно, прищемить хвост «зубастым», подзадорить неопытных и заставить работать строптивых. Если бригадир начинает водить нерадивых мотористок по кабинетам, то «судьбу» они делят на двоих. Если же она старается оградить швей от выволочек в кабинете, то за все, выслушанное ею одной, швеям приходится терпеть все ебесчинства и срывы. Должны понимать, никакие нервы не выдержат всего того, что ей приходится выслушивать от начальства. А наше начальство не особо заботится о приличности выбираемых в разговоре выражений. Право начальство или неправо, по-нашему не будет однозначно. Очень многое зависит от того обстоятельства, с какой ноги директор (гл. инженер, нач. цеха, мастер, бригадир) встала сегодня утром. Ко всему привыкшие, мы стараемся уйти от начальства подальше. Конечно, не обходится без инцидентов. А вот с бригадиром в этом случае бывают различные казусы. Ho если бригадир с умом, то она знает, кого кнутом, кого пряником и как лучше выйти из сложившейся обстановки целым и невредимым, не уронив при этом авторитета. В этих местах умеют возвести человека на пьедестал и так же свергнуть его, облив грязью. Пути неисповедимы — от походов втихую с жалобами в оперчасть до шумных публичных сцен в кабинетах. Тщеславия и самовлюбленности здесь у каждой в избытке, порой с перебором. Так что бригадиру с такой публикой приходится учиться лавировать, как хорошему автогонщику на плохой трассе. Народ непредсказуемый, трудноуправляемый, неорганизованный и безответственный.

Я, впрочем, уважаю свою нынешнюю специальность и ничего лучшего не желаю. Моя работа разнообразна и интересна. Она заставляет думать, дает пищу засохшим мозгам. Есть гарантия, что деградация наступит несколько позже, и ты не превратишься в робота, напичканного сходными по своим схемам программами. Я напрочь избавлена от ежедневного участия в массовом кудахтанье. На швейном производстве не ищут причину выявленного брака на бракстоле, здесь ищут «крайнего» (козла отпущения), валят все друг на друга (лишь бы не я), не желая признавать собственную вину. Я, будучи электриком, ограждена от этих бесчестных треволнений.

3.  Что в моей текущей жизни делается мной по принуждению? Да, в принципе, ничего. Я стараюсь сама не провоцировать ситуации, в которых администрации пришлось бы заставить меня что-либо делать в принудительном порядке. В свое время бригадир бригады, где я работала швеей, старалась принудить меня к той работе, которую она мне прочила. Причем это делалось из вредности, из желания самовыразиться, самоутвердиться. Путь скользкий, подорвала свой и так шаткий авторитет в глазах всех. Слишком хорошо меня многие знают и относятся, дай Бог каждому. He за «боюсь», а за то, что я просто Маринка Клеще - ва, к которой можно всегда обратиться за помощью и советом без последствий. Я горжусь тем, что сумела за два срока сохранить в себе что-то человеческое.

4.   Любимая работа — та, которая приносит удовлетворение. Ta, которая каждый день открывает тебе глаза на что-то не известное до сих пор, та, которая не заключает в себе систему, режим и однообразие. Нелюбимая работа — труд по принуждению. Трутня не исправить трудом. Ему обычно не нравится ничего. Его можно заставить, принудить, но это на время, пока нет другого выбора. А мне в жизни особо выбирать не приходится, не дают. А вот заниматься тем, что мне не приносит удовлетворения, я не могу. Вернее, хватает меня, но ненадолго. Мало, что работа не по душе, она еще и малооплачиваемая. А где и когда у нас женский труд оплачивался хорошо? Там, куда мне доступа нет.

5.   Вот она, главная проблема. В чем заключается смысл туда? Труд только тогда обретет полный смысл, когда от него будешь испытывать полное удовлетворение, пусть даже сопровождаемое усталостью. Труд организует личность, воспитывает чувство ответственности, взаимоподдержки, учит усидчивости, целеустремленности и, конечно же, упорству. Только бы цель оправдывала средства. Если это нелюбимое занятие, значит, оно должно заинтересовать с материальной позиции. Ho какая-то жилка заинтересованности должна быть в любой работе. Конечно же, труд должен приносить пользу обществу. Пусть не облегчит физически жизнь общества, но духовное что-то должно присутствовать. Пусть это просто картина художника, на которой отдохнет чей-то глаз, или шутка пародиста, которая вызовет легкую улыбку. Любой труд имеет смысл, если человек, занимающийся своим делом с любовью, вложит в него этот смысл.

Нас наказывали трудом с детства. За провинность мы в интернате мыли полы, стригли кусты. Труд стал восприниматься как мера наказания. А кому хочется быть вечно наказанным. Нам не давали особого выбора и не утруждали себя выявлением способностей у ребенка, которые он сам бы смог определить для себя как свое будущее. У тебя есть слух, значит, иди в музыкальную школу. Начала учиться, надоело, бросила — все. «Мы хотели, как лучше, а ты просто лодырь, и больше мы не будем тратить время на поиски твоего, самому тебе не известного выбора». То, что могло стать призванием, оставалось нераспознанным. И где этот смысл, мы, «дети застоя», поняли только сейчас, когда поздно получать образование, чтобы что-то успеть за оставшиеся до пенсии 10—15 лет. Когда уже и здоровье не то, и каждый шаг оплачивается тысячами рублей. А у тебя в прошлом только судимость, и связи твои ограничены местными блатавторитетами, имеющими такие же связи в тех местах, где все обнесено колючей проволокой.

Там-то за нас за всех поручатся и выдадут необходимые характеристики наши вечные поручители: хозяин колонии, нач. отряда, нач. оперчасти и нач. цеха швейной фабрики...

 

 


[1] TEATP.DOC предложил нескольким участницам театра ответить на пять вопросов, объединенных темой «Смысл труда»:

Опишите ваш рабочий день — один обычный и один необычный.

Объясните, что такое бригада и специальности в колонии (бригадир, на запуске, другое)?

Кем из них вы были, кем бы вы хотели быть ?

Что в вашей текущей жизни вы делаете не по обязательству, без принуждения ?

Ваша любимая и ваша нелюбимая работа ?

Для чего вы работаете?

 

Возможна ли гуманизация тюремной системы в России?«Тюремный вектор» в уголовно-исполнительной системе